Автор: Гульсара Туктарова





Глава шестнадцатая



Пришло беспокойное лето. Казакам не давали покоя: то выгоняли в степь искать татар, то по Волге посылали встречать струги c казаками, что шли на Астрахань. Про тот караван прознали татары, заслон выставили…

Затеяли переговоры, до войны не дошло, повернуло войско назад. По пути казаки пошумели, погуляли по степи, удаль свою показали, с джигитами бились, полон брали.

Служивым стало не до промыслу, одни кузнецы стучат, да на малых лодках бабы с детьми по реке рыбу ловят. Не у всех лодьи есть, договариваются промеж собой ватажничать семьи. Ваня, его друзья-ровесники, заместо отцов, с утра при работе. Дождей было мало, река ушла далеко, огороды поливать – морока… Таскали детки малые в бадейках воду, поливали капусту. Продержались без мужиков, те только на побывку заскакивали на ночь.

Аня теперь отошла от подружек после того случая. Марья учила: зря не болтай, нечего языком трепать, себе же худо сделаешь.

А тут и играться некогда – страда! Мать Петра заболела, присмотреть за ней было некому, притащили её к Марье, а смотреть, конечно, Ане. Теперь у ней на руках старая да малая. Дашенька на ножки встала, ковыляет смешно, косолапо, а порой и не догонишь. Беда! Любит она няньку, всё к ней на руки просится, целует алыми губками в щеки, смеётся.

Уложили старую на печи, лежит там тихо, редко постанывает. Изломала жизнь старуху, всю жизнь спину гнула, покоя не знала. Дожила: басурманка выхаживает!

Ане люба бабушка Маня. Хотя она совсем не похожа на далёкую анэ, девочке кажется, что они схожи. Баба Маня сухая, вся какая-то остренькая: и нос у неё вострый, губы тонкие, руки жилистые сухие, взгляд жалобный.

У анэ было широкое тёмное лицо с тяжёлыми веками, глубокие морщины по углам впавшего рта выдавали властную натуру. До старости она сохранила гордую осанку, даже тучность не мешала ей, степной царевне, держать прямо спину и высоко голову. Но когда она была в духе и шутила или улыбалась, то весёлые лапки морщин у глаз придавали ей милое выражение лукавства и доброты. А если анэ начинала вспоминать прошлое, то можно было слушать её до утра. Слабая улыбка бродила по лицу, словно ответ от пламени очага, появляясь то бледных губах, то трогая седые кустистые брови, то играя в глубине потемневших глаз.

Баба Маня тоже, оказывается, любила вспоминать прошлое. Только ей никогда не приходилось прежде рассказывать, некогда было, и по робости характера никому не докучала. А здесь в шесть глаз (Аня, Настя и Дарьюшка) смотрят на печку и внимательно слушают рассказ. Малая ничего не понимает, слушает-слушает и засыпает на руках у няни. А подружкам интересно, они ловят каждое слово. Узнали девушки про многое, особенно запомнился рассказ про сватовство. Любопытная Настенька пытала:

— Баба Маня! А как вы замуж выходили? По какому обычаю?

— Ой, милая, и не поверишь мне, поди. Я с посада взята. Дело вон как было: нас дома куча, одних девок шесть душ, и братья тоже были. Жили в посаде в Костроме, бедно жили. Не боярские, сами по себе, батя шорником был, а всё одно с хлеба на квас перебивались. Приехал, значит, тайком, Евсей, за невестами.

— В Кострому за невестами? А где Кострома-то?

— Вот слушай, девонька! Кострома далёконько, у Москвы, почитай! А Евсей – это тот дед Евсей, что прошлый год на Иванов день представился. Мужиков много пришло на яр, а баб мало. Драться начали, перебивают друг у дружки жён. Кто сходил в родное село да привёл себе невесту али жену, а кому туда проходу нет. А некоторые пропадали – споймали, значит, хозяева и в кабалу назад. Вот и неспокойно стало меж мужиками. Тогда отрядили деда Евсея, тогда он не дед был, но постарше многих и разумен, за невестами. Через степь прошёл один, не забоялся. Пришёл в Кострому, пошатался, открылся кому. Вот девок-перестарков, рябых, кривых из бедных семей и собрал. Отцы и рады – лишний рот уводят. Жалко дитя, но Евсей расписал волю-вольную, богатых женихов приплёл, так и обошёл людей. Ночью за оврагом собирались, телегу добыл провожатый. Непременно велел взять с собой чугунок али котёл, одежу разную. Десять девок пошли на Волгу, и я с ними. Я молоденькая была, пятнадцать вёсен. И сестра со мной Варка пошла. Нас по бедности сбыли, изъяну в нас не было. Ох, и долго мы шли! Почитай месяц, а то и боле… Исть нечего, Евсей нас прятал, а сам на добычу ходил – то рыбу принесёт, то крупы и сухарей каких. Не спрашивали, откуда. По лесу брели – ягоды собирали, из грибов с корешками варили горячее. Не пропали! Приходим, значит. В избу низкую загнали нас, от окошек голодных парней отбивают: дайте, мол, отоспаться, помыться да поесть. Охрану ставили, не поверите! Не для обиды пялились, а высмотреть хотели суженную.

А у нас в котомках платочки новые, у кого кофтёнка в сборочку, почище сарафан. Два дня готовились. Варка больная лежала, жар у ней открылся, застудилась в лесу. А она – красавица писаная, куда мне уж до неё, хоть и сестра: глаза голубые с поволокой, коса в рыжинку густая, брови узкие, беленькая с лица, как молоко. Варку ждали, когда оклемается. Рябая Фекла (бабка твоя, Настёна!), костерит больную – так не терпится замуж!

Позвали на третий день парней. Стоим у стенки (печи тогда в домах не водилось), ждём. Варка меж нами раскрасавица, я неплоха была, Маша другая ничего, Нюрка тож, а остальные – похужей.

Парни пришли, оглядели и стали выбирать. Все к нам потянулись, к сестре да ко мне, толкаются, лаются, чуть руки мне не повыдергивали. Кривую да рябую не хотят, брезгуют.

Не стерпел тогда Евсей, выгнал мужиков, поорал на улице и назад загнал. Сказал: «Я невест добыл, мне и решать кому с кем быть! Тебе, Ваня, Маньку, тебе, Михайло, Варку, тебе, Алёша, Фёклу» Так и поделил!

Откуда-то попа нашли, может, это и не поп был вовсе, но обвенчал всех скопом по закону, так и стали жить. И как жить! Полюбились крепко, с того и детки пошли. Строго было, на чужих не глядели, дружно жили. Ванька мой доволен был до смерти мной, хоть и суров. Вон сколько детей подняли!

И лежит, улыбается беззубым ртом баба Маня, юность вспоминает. Вдруг как всплеснёт руками:

— Из-за чугунков дрались бабы! Как отселяться стали, а ранее по две-три пары в хате жили, потом отходили по углам, а чугунки не поделят! Смех один!

То вспомнит, как лодку потопили по весне, непросмолёна была, а там её Ваня сидел. Со страху в реку за ним бросилась, забыла, что плавать не умеет, чуть сама не утопла! Лежит, улыбается на печке. Так и отошла спокойная – как заснула. Пришли её хоронить четыре сына, две дочери, невестки, внуки – за столом не уместить всех! Добрым ловом поминали бабу Маню в селе – славная работница была!

Пётр с братьями ушли сразу на Волгу, а Ваня остался. Мыкается по двору, домой не заходит. Раньше мачехи боялся, а теперь она не лается на него: вымахал жердина, статности пока нет, горбится чуток, плечи узки, но парень хоть куда.

Настёна глаз не с него не сводит, так и кружит вокруг. Стал он с ней заигрывать, шутить. Вечером на посиделках они всегда рядом. Хорошо, Марья их не видела: не любила она по-прежнему Настёнку. Аня глаза отводит, вечно занята чем-то. Придумала сыр делать. С Марьей спорит, учит её. По степному, с овечьего сычуга закваску в молоко заливает, а потом откидывает. Получается сыр мягкий. Больше Марья не спорит. То прялку просит другую сделать, опять по ихнему. К плотникам пошла сама объяснять, сделали!

И шерсть овечью по-татарски чешет. Марья перестала спорить, только просит другим не показывать. А разве скроешь: и хлеба пышнее у Ани, оттого что простоквашу добавляет, и закваска хорошая, и шерсть красит крепко. Завидовать стали Марье, добыла, мол, рукодельницу! Даром, что басурманка…

Раз столкнулась в сенях с Ваней. Стал поперёк дороги, не обойти. Заметил парень, что девушка вытянулась, тело набрала, конопушки прежние на носике выглядел.

— Ты почто меня бегаешь?

— Некогда мне! Пока Дарьюшка спит, за свеколкой сбегаю.

— Принесу тебе свеклу, только скажи.

— Ты Насте носи, она просительница, а я как-нибудь сама!

— Погоди, Анюта, ты Настю не приплетай, у ней свой огород! Пойдем вечером на посиделки?

— Промеж двоих не усидишь!

— Настя мне как сестра, ты же знаешь, Анюта!

— Так и я сестра!

И убежала от него. Спряталась за кустами, а сердце колотится, дышать трудно. Снилось ночью: взлетает с яра, воздух тёплый душистый обнимает всю и поднимает куда высоко-высоко, и так сладко ноет в груди от лёгкости и радости.