Автор: Капустин Избранное





Посвящается Александру Жгутову



(Из записей Марка Неснова)



«Когда мне навстречу идёт милиционер,

Я перехожу на другую сторону».

Корней Чуковский



Что такое «мерехлюндия» я узнал годам к тридцати из писем Антона Павловича Чехова.

А до этого времени я полагал, что это какая-то неведомая беда, или радость в зависимости от интонации и прилагательного, которым дополнял это слово мой сосед, тридцатилетний старшина милиции Гришка Загоруйко, бывший моряк, прослуживший всю войну на Северном флоте.



«Мерехлюндия» была у него на все случаи жизни:

-Вот, понимаешь ли, какая случилась мерехлюндия, мать её за ногу, стерву.

Или:

-Короче, получилась у нас с ней полная мерехлюндия.

А то ещё:

И устроили мы немцам знатную мерехлюндию.



Однажды я спросил его о том, что же такое мерехлюндия.

Гришка посмотрел на меня с высоты своего огромного роста и грустно сказал:

-Чем позже ты это узнаешь, сынок, тем лучше.



Вместе с баяном, биноклем и морской формой с войны Гришка привёз жену, бывшую связистку по имени Кармен.

Это была добрая и очень красивая калмычка, которую все во дворе любили, потому что не любить её было нельзя.

И Гришка и все соседи называли её Каля.



И только я поначалу боялся Калю, потому что она мне приснилась в страшном сне про кладбище, где жила по сну мерехлюндия.

Наверное, в это время по радио исполняли хабанеру Кармен, потому что сон мне виделся под эту громкую музыку.



И если страх перед Калей вскоре сменился любовью к ней, то ария Кармен пугала меня ещё долгие годы.



Часто вечерами, когда Гришка возвращался со службы, они усаживались на лавочке под своим окном и под баян пели песни о море.



Самой любимой для всего двора была песня о Баренцевом море:



«…Неспокойно наше Баренцево море,

Но зато спокойно сердце моряка.»



Никогда и нигде я её больше не слышал, и только недавно узнал, что известную песню «Прощайте скалистые горы» написал тот же автор.



На всю жизнь я полюбил Баренцево море, морскую службу и своих соседей,

старшину милиции Гришку Загоруйко и его красавицу-жену калмычку Кармен.



Гришку боялись все дебоширы нашего района, потому что он был бесстрашный и могучий.

Поэтому, когда однажды ночью за ним прибежал сторож трикотажной фабрики с известием, что во дворе фабрики чужие люди с машиной, Гришка, не задумываясь, взял молоток и пошёл наводить порядок.

Оружие тогда милиционерам не выдавали.

Сторож побежал на пункт «Скорой помощи» звонить в милицию, а Каля пошла будить соседских мужиков.



Когда мужики добежали до фабрики там, уже было тихо.

Около взломанного склада валялось четверо жуликов, а на лавочке сидел Гришка, зажимавший небольшую ножевую рану на животе.

-Вот такая, Миша, мерехлюндия - сказал он моему отцу, который помогал укладывать его на носилки.



Умер Гришка к утру от потери крови и внутреннего кровоизлияния.

Об этом с важным видом говорили все соседки.



Хоронила его половина города.

На подушечке несли множество его наград.



Каля больше никогда не вышла замуж и не снимала чёрной косынки.

Она почти всегда молчала, и оживлялась только тогда, когда соседи вечерами начинали петь Гришкины песни про море.

Иногда она даже подпевала.



Прошло около десяти лет, когда в 1965 году впервые официально стали отмечать День Победы.



Каля надела свой морской китель с медалями, а в руку взяла палку с перекладиной, на которую повесила китель Григория Ивановича (только так она теперь и называла мужа) с множеством орденов и медалей.

К палке выше перекладины она прикрепила фотографию мужа в милицейской форме.



Так, держа над собой эту память о муже-герое, она и пошла на площадь Ленина, где потом каждый год будут собираться ветераны.

Сколько я помнил её, она никогда не снимала чёрной косынки и всегда ходила отмечать День Победы с кителем, наградами и фотографией мужа на высокой перекладине.



Через много лет, читая письма Чехова, я узнал, что «мерехлюндия»- это плохое настроение, хандра, лёгкая депрессия.



Вот такая, вот мерехлюндия.