Автор: Артур Крестовиковский





ОНЕГИНСКАЯ СТРОФА КАК ОБРАЗ ДОН ЖУАНА,

ПРОГУЛИВАЮЩЕГОСЯ ПО ПРОМЕНАДУ РУССКОЙ ПОЭЗИИ



По Невскому мира, по лощёным полосам его,

профланирую шагом Дон Жуана и фата.



Владимир Маяковский



Форма романа «Евгений Онегин» является оригинальным изобретением Александра Сергеевича Пушкина и может быть рассмотрена нами как самостоятельный персонаж из его сочинения, «прогуливающийся по променаду русской поэзии».

Когда Пушкин в 1823 году приступил к «Евгению Онегину», у Александра Сергеевича, возможно, лежал на рабочем столе роман Джорджа Гордона Байрона «Дон Жуан», написанный октавами. Отсюда легко предположить, что октава Байрона и легла в основу создания Онегинской строфы. Таким образом, Пушкин переселил Дон Жуана Байрона из английской литературы в русскую. И нам остаётся только проследить, как Онегинская строфа в образе Дон Жуана путешествует по русской литературе от автора к автору.



Я знал красавиц недоступных,

Холодных, чистых, как зима,

Неумолимых, неподкупных,

Непостижимых для ума;

Дивился я их спеси модной,

Их добродетели природной.

И, признаюсь, от них бежал,

И, мнится, с ужасом читал

Над их бровями надпись ада:

Оставь надежду навсегда.

Внушать любовь для них беда,

Пугать людей для них отрада.

Быть может, на брегах Невы

Подобных дам видали вы.



Так вслед за Онегинской строфой-донжуаном мы отправляемся в увлекательное путешествие «по променаду русской поэзии».

Роман «Евгений Онегин» – пародия на романтизм Байрона и его преодоление. Позже стихи «Евгения Онегина» отразятся в кривом зеркале русской смеховой культуры и, как пародия, явятся в образе Дон Жуана в бессмертной Барковиане:



Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Кобыле так с утра заправил,

Что дворник вытащить не мог...



Но много раньше, ещё в 1838 году, со страниц «Современника» Онегинская строфа в качестве Дон Жуана профланирует «по лощёным полосам» Невского проспекта в «Тамбовской казначейше» Михаила Юрьевича Лермонтова:



Пускай слыву я старовером,

Мне всё равно – я даже рад:

Пишу Онегина размером;

Пою, друзья, на старый лад.



Герой поэмы Лермонтова, «штаб-ротмистр Гарин», решает поволочиться за молодой женой старика-казначея Бобковского и в результате своих похождений выигрывает её в карты у проигравшегося в пух супруга:



И впрямь Авдотья Николавна

Была прелакомый кусок.

Идёт, бывало, гордо, плавно, –

Чуть тронет землю башмачок;

В Тамбове не запомнят люди

Такой высокой, полной груди:

Бела как сахар, так нежна,

Что жилка каждая видна...



Со своей стороны Лермонтов подчеркнул в поэме верность поэтическим традициям Александра Сергеевича и продлил жизнь Онегинской строфе – «распутному Дон Жуану».

К Онегинской строфе в 1927 году обращается и Владимир Владимирович Набоков, известный в отечественной культуре, в первую очередь, как автор "Лолиты". Его «Университетская поэма» повествует о молодом студенте из России, проходящем обучение в одном из лондонских университетов. В промежутках между занятиями он заводит роман с Виолетой, мечтающей выгодно выйти замуж:



Но знал: предельного расцвета

в тот год достигла Виолета, –

а что могла ей принести

британской барышни свобода?

Осталось ей всего три года

до тридцати, до тридцати...

А сколько тщетных увлечений, –

и все они прошли, как тени, –

и Джим, футбольный чемпион,

и Джо мечтательный, и Джон,

герой угрюмый интеграла...

Она лукавила, влекла,

в любовь воздушную играла,

а сердцем большего ждала.



Набоков придаёт Онегинской строфе новый ракурс, поставив её с ног на голову, как в карнавальной культуре, говоря языком Михаила Михайловича Бахтина. Рифмовка Онегинской строфы даётся Набоковым в обратном порядке. Так лиро-эпический образ Дон Жуана в перевёрнутой форме Онегинской строфы (сравните судьбу самого Набокова, уехавшего из страны Советов и обучающегося в Оксфорде) накладывается на текст поэмы:



А жил я в комнатке старинной,

но в тишине её пустынной

тенями мало дорожил.

Держа московского медведя,

боксёров жалуя и бредя

красой Италии, тут жил

студентом Байрон хромоногий.

Я вспоминал его тревоги, –

как Геллеспонт он переплыл...



Так Онегинская строфа вплоть до наших дней тянет за собой по русской литературе длинный шлейф «донжуанского списка» самого Александра Сергеевича.

Из нашей работы сделаем следующий вывод: Онегинская строфа носит ограниченный круг тем, сводящихся, преимущественно, к пародированию авантюрной литературы, повествующей о приключениях тела.

В задачу этого эссе не входило рассмотреть все имеющиеся у нас примеры Онегинской строфы. Мы лишь отметим, что её использовали в своих сочинениях и другие замечательные наши поэты, например, символист Вячеслав Иванович Иванов в поэме «Младенчество», а также эгофутурист Игорь Васильевич Северянин в романе «Рояль Леандра». Однако рамки данного сочинения требуют компактности и лаконизма в изложении материала и не позволяют усложнять текст деталями, которые кажутся здесь излишними, а рассмотренная выше тема «Онегинской строфы как образа Дон Жуана, прогуливающегося по променаду русской поэзии» – раскрытой.