Автор: Анатолий Белоногов







Зимою, замерзая

в чуме,

И летом – в дождик или

зной,

Тайгою день и ночь

кочуя,

Искал он счастья, предок

мой.

А. Немтушкин





Поэма. 1888 год.





Решил однажды русский царь

Сосватать Обь за Енисея,

И, как всегда бывало встарь,

Издал указ, за Русь радея.

Канал в тайге, где нет дорог,

Народ, ничтоже усомнившись,

Пообещал построить в срок,

За длинный рубль подрядившись.



Две речки – Кеть и Малый Кас,

Притоки главных рек сибирских,

Где и… Макар телят не пас,

Должны в одну соединиться.

Платили справно мужикам,

Корову каждому давали,

В довесок восемь килограмм

Мясных солений нарезали.



Обь-Енисейский водный путь

Великой стройкой объявили,

А чтобы сроки не тянуть,

Канал с утра до ночи рыли.

Крепили срубом берега,

На шлюзы лиственницы клали -

Монарх велел, чтоб на века

Канал сибирский создавали.



Вначале жили кое-как:

Трава – постель, пенёк – подушка,

Потом построили барак,

Больницу, баню, склад, избушки.

Бывало, по две тысячи душ

Трудились, отдыха не зная,

А сколько умерло, то уж

Того история не знает.



Четыре лета стройка шла,

За это время было всяко:

Увечья, голод, бунт и вша,

Но дело двигалось, однако.

А главный враг был – комары,

От коих негде было скрыться,

Они, как злые упыри,

Кусали так, что пухли лица.



Народ лишения терпел,

Спасая душу крепкой верой,

А кто на вольности был смел,

Бежали в скиты к староверам.

Таких не жаловали здесь,

Поймав, три дня в клети держали,

И, не давая пить и есть,

Опять на стройку возвращали.



В одной из шлюзовых бригад

Работал мастером Данила.

Бежать он тоже был бы рад

Из этой каторги постылой,

Да всё товарища искал, -

Один бежать рекой боялся, -

Но случай сам собой настал:

Данила, вдруг, с лесов сорвался.



Бедняга вывихнул плечо,

Набил синяк под левым глазом,

Да так отбил себе нутро,

Что потерял сознание сразу.

В больнице местные врачи,

Пытаясь вывести из комы,

Как ни старались, не могли

Вернуть сознание больному.



В то время имя городка,

«Шестьдесят четвёртый километр»,

Считалось временным, пока

Не занесли его в реестр.

Главой канала был барон

Бьёрк Александрович Аминов, *

Мечтавший много лет о том,

Чтоб русла рек соединились.



Как граф Суворов уделял

Внимание каждому солдату,

Так Бьёрк во все дела вникал,

Трудясь с утра и до заката.

В тот день он стройку обходил,

И, видя, как упал Данила,

Прорабу строго пригрозил:

– «Лечить, а не зарыть в могилу!»



***



А в это время, близ Кети,

В низовьях речки Ломоватой,

Где жили в чумах остяки, *

Медведь повадился горбатый.

Поранил лапой двух собак,

Задрал домашнюю косулю,

Не понимая, что остяк

Давно готовит зверю пулю.



Спасая свой таёжный стан,

Детей и женщин от «соседа»,

Шаман, по имени Елдан,

Ружьишко взяв, убил медведя.

Медвежью шкуру посолив,

С дочуркой Ильгой сел на лодку,

В отряд строителей приплыв,

Отдал трофей за ящик водки.



Вышеозначенный прораб,

Поймав его, сказал шаману:

- "Смотри, чтоб ожил Божий раб,

Иначе взгрею, как барана.

В больнице доктор не помог,

Так ты верни Данилу в тело,

Да так, чтоб он работать мог,

А не лежал, как пень, без дела»



***



Поняв, что нет назад пути,

Елдан пришёл в больницу с дочкой,

Увидев тёмные зрачки,

Решил лечить Данилу срочно.

Больного вынеся во двор,

Водой обрызгав из колодца,

От бересты зажжа костёр,

За жизнь бедняги стал бороться.



Призывно пел и голосил,

Шептал тихонько что-то в ушко,

У духов помощи просил,

Стуча по бубну колотушкой.

Ходил босой по уголькам,

Скрепя венцом седые косы,

Исполнив танец под варган, *

Дурман-траву на угли бросил.



Понюхав дым, на землю лёг,

Глазами с Ильгой попрощался,

Схватив потухший уголёк,

В загробный мир душой умчался.

Душа шамана не проста:

Себя от тела отделяя,

Из комы даже, иногда,

Людей в сознание возвращает.



Влетев в неведомый туннель,

Где свет в конце его струился,

Шаман подумать не успел,

Как возле речки очутился.

Река делила Божий свет

На мир живых, и мир заречный,

Над всем живым - витала смерть,

За речкой - душ встречала вечность.



И тут Елданова душа,

Не ощущая тяжесть тела,

Вдыхая запах уголька,

В пространство жалобно запела:

– «Данилка, где ты, мой дружок,

Присядь со мной у речки рядом.

Лети ко мне на уголёк,

Тебе сказать мне что-то надо».



В ответ Данилова душа

Из ниоткуда появилась,

Как дуновение ветерка,

С мольбой к шаману обратилась:

– «Вернёшься в жизнь, Елдан, прошу -

Сокрой в земле мой прах остывший,

Я жить калекой не хочу,

Уж лучше смерть, чем стану лишним»



– «Ты, паря*, что, в своём уме?

– Душа шамана возразила, –

Верну здоровье я тебе,

Чтоб жизнь твоя забилась в жилах.

У трупов наших дочь моя,

Взывает к духам что есть мочи,

Скажу тебе я, не тая, –

Давненько девка замуж хочет.



Такое приданое дам,

Что всё на свете позабудешь.

А коль ударим по рукам,

Ты мне любимым зятем будешь»

– «Ну, что же, тесть, твоя взяла, –

Сказал Данила, – я согласен,

Когда вернёмся мы в тела,

Я обещаю: буду зятем"



И тотчас, будто в рану соль,

Иль нож кривой в него вонзился,

Скрипя зубами, через боль,

Данила в тело воротился.

А Ильга, в транс себя введя,

Душой вошла Даниле в душу,

Примерив боль ту на себя,

Из тела выгнала наружу.



Даниле стало так легко,

Как будто заново родился,

Увидев девичье лицо,

Заулыбавшись, сном забылся.

Елдан, подарков накупив,

Со старшей дочкой сел на лодку,

"Водички огненной" испив,

Запел, варган вставляя в глотку:



- "Иду я по лесу зелёному.

Собака бежит впереди.

А вот большой медведь лезет на дорожку,

И мне надо его убить.

Ружьё моё хорошо!

Я в него попал, и ах, как потекла кровь!" *



***

Лечения срок дано истёк,

Но боль в груди не проходила,

Из-за чего никак не мог

На стройке плотничать Данила.

К тому же каждый день, как сон,

Маячил Ильги образ милый,

И, как бы ни был болен он,

Решил бежать, пока есть силы.



Вначале денег царских дал

Старшому шлюзовой бригады,

Чтоб тот начальству не сказал,

И не чинил ему преграды,

Затем врача перехитрил,

Сказав, что хочет искупаться,

А сам на лодке вниз уплыл,

Судьбе вручив свои мытарства.



Всю ночь, от жара весь в поту,

Искал он дым остяцких чумов,

Иль староверскую избу,

Потомков старца Аввакума, *

А утром, телом поостыв,

В полубредовом состоянии,

Глаза усталые закрыв,

Упал на днище без сознания.



***



В кривой излучине Кети,

Где лоси ходят к водопою,

И сети ставят остяки,

Орлан кружился над рекою.

Под ним, залитая водой,

Речным гонимая течением,

Качалась лодка над волной,

С лежащим телом на сидении.



Ещё немного, и река,

Водой заполнив до уключин,

Утащит челн в пучину дна,

Украв орланову добычу.

Уже нацелил он крыло,

Желая клюнуть тело сходу,

Но кто-то выстрелил в него,

И мёртвым он упал на воду.



То Ильга, в утлом обласке,*

Навстречу быстрому течению,

Спешила к лодке налегке,

Все силы бросив во спасение.

Остановившись, бок о бок,

Она в неё перескочила,

Зачалив сзади обласок,

Легла на вёсла, что есть силы.



Причалив лодку у камней,

На ветки тело положила,

И... обомлела: перед ней,

Закрыв глаза, лежал Данила.

Убрав со лба холодный пот,

Предвестник смертного начала,

Боясь, что он сейчас умрёт,

По-бабьи, в голос, зарыдала.



Затем, раздевшись догола,

Обняв главу его руками,

Всем телом грела, как могла,

Целуя жаркими губами.

Ожив от женского тепла,

Данила Ильге улыбнулся,

И, глядя ей глаза в глаза,

Рукой груди её коснулся.



– «Когда ты женскою душой

Вошла в мою, умерив боли,

Я стал, как будто сам не свой,

Утратив собственную волю.

Живя частичкою тебя,

Я каждый день готов молиться,

Чтоб ты опять в меня вошла,

Но не колдуньей, а царицей».



На землю встав, не без труда,

Он тихо вымолвил с волнением:

– «Отец твой мне сказал тогда,

Что даст на брак благословение.

Вот, я прошу твоей руки,

Горя желанием стать супругом,

Ответь мне, милая, а ты

Согласна стать моей подругой?"



Пылая в чувственном огне,

Она шепнула: «Да, согласна.

Я в снах мечтала о тебе,

Но жить со мной небезопасно.

Коль назовёшь меня женой,

В руках твоих я стану арфой, *

Но бог остяцкий жребий мой

Связал отцовской клятвой страшной».



Услышав искреннее «да»,

Но, не поняв его значения,

Он лёг на донце обласка,

Уснув от переутомления.

Впервые в жизни дочь тайги

Не к духу – к Богу обратилась,

Взывая: «Отче, помоги,

И душу грешную помилуй»



***

Ещё задолго до Петра

По рекам северных уездов

Селилась Пегая Орда

Остяко-Кетских самоедов. *

Свою историю ведя

От угро-финских дальних предков,

Немногочисленной была,

Но коренной, сибирской веткой.



Когда Ермак разбил татар,

Орда с остатками Кучума,

Приняв от царских войск удар,

Сражалась, славя дух Торума. *

Всего четыреста бойцов

Селькупского* мадура* Вони,*

Остановили казаков,

Не подчиняясь царской воле.



Кучумский данник Таузак,*

Попав в славянский плен, поведал,

Что он, хотя их давний враг,

Царя приветствует победы.

Мол, их верховный бог Торум,

Велел князцам* и всем шаманам,

Без боя сдать царю Нарым,

И подчиниться христианам.



Но, несмотря на высший знак,

Селькупы бились так умело,

Что их охотничий тесак

Устал рубить казачье тело.

Уж поднебесные орлы,

Почуяв кровь, к земле стремились,

Уж пали лучшие сыны,

Но не сдались врагу на милость.



Огнём из ружей казаки

Невинной кровью лес залили,

С тех пор и платят остяки

Пушной ясак* царю России.

Царь брал одиннадцать с души,

А воеводы – двадцать шкурок,

Из-за чего огонь вражды

Сжигал остроги самодуров.



К тому же, местные князцы

От орд татарских моду взяли:

Того, кто к ним имел долги,

К себе в холопы забирали. *

Однажды Пётр, к себе призвав,

Вора и плута воеводу,

Распял сатрапа на цепях,

Ослабив казнью бунт народа.



Цена на чёрного песца

За европейскою таможней

Дороже в триста раз была,

Чем им платил князец таёжный.

Ещё от предков остяки

Шаманский культ считали главным,

Но, под давлением Руси,

Крестились в вере православной.



У них – двойные имена,

Но в списках – русские фамилии,

Веками в этих племенах

Жила печаль старинной были.

Землянка - дом, а чум – дворец,

В загоне бродит лось с лосёнком,

Добыча – норка, да песец,

В реке – рыбацкая долблёнка.



Ни воеводам, ни князцам

Народ остяцкий был не нужен,

Ни вождь, ни духи, ни шаман –

Никто не мог решить их нужды.

Не знал алфавита язык,

В народе пьянство процветало,

Вся жизнь остяцких горемык,

Как ни печально, угасала.



Живя бесправно, как рабы,

Они всё больше опускались,

Но, помня подвиги Орды,

Восстать разрозненно пытались.

Их разбивали в пух и прах,

Стремясь держать в угаре пьяном,

А власть над ними в племенах

Князцы держали, да шаманы.



***



Остяк Елдан был одержим

Лесными духами с рождения,

От коих тени рядом с ним

Витали, словно привидения.

Играя в жизни простака,

Он был не прост на самом деле,

Себе в угоду, иногда,

Имел семь пятниц на неделе.



С ним жило несколько семей,

Иных духовных убеждений,

Которых хитростью своей,

Он принуждал к повиновению.

Но те, кто верили ему,

За всё платили куш немалый,

К тому же племя, на беду,

Кровосмешением страдало.



Сей грех за многие века

Уменьшил численность народа,

Рождая в семьях, иногда,

Несчастных умственных уродов.

Елдан давно уж был готов

Своих трёх дочек выдать замуж,

Но женихов родная кровь

Грозила бедами шаману.



И вдруг, как гром средь бела дня,

Молва по чумам пробежала:

- "С рыбалки Ильга привезла

Данилу беглого с канала!"

Узнав его издалека,

Елдан вскочил, как угорелый,

Да так, что трубка изо рта

В огонь чувала* улетела.



– «Привет, Данилка, дорогой!

Тебя в «столице» твоей новой

Не укусил ли клещ худой,

Коль навестил меня, седого?

Ты не стесняйся, - проходи,

Поешь ухи, напейся чаю,

А хочешь - ляг и отдохни,

В ногах ведь правды не бывает"



Но тот с волнением сказал:

– «Елдан, не надо торопиться.

Ты мне у речки обещал

Со мной навеки породниться,

Так вот, момент такой настал –

Прошу отдать мне в жёны дочку,

А чтобы вам я зятем стал,

Поставь в своей же просьбе точку»



Елдан, дар речи потеряв,

От предложения Данилы,

Сказал, от счастья просияв:

- «Согласен я, зятёк мой милый!»

Затем, призвав к себе родню,

И объявив о том решение,

Что русский паря – зять ему,

Из чума вынес угощение.



Подали суп из глухаря,

В брусничном соке строганину,

Стерлядку, нельму, два гуся,

Муксун копчёный, солонину.

В хмельном угаре до утра

Со смаком гости пили, ели,

Всю ночь, у жаркого костра,

Под звук варгана песню пели:



- "Иду я по лесу зелёному.

Собака бежит впереди.

Там есть ручей,

Куда приходит пить большой сохатый.

Сел я и жду зверя.

Темно стало, я ничего не вижу.

Но вот затрещала земля, и идёт он.

Я выстрелил – и попал!"*



***



Спустя два месяца, с тех пор,

Как дочь Данилу повстречала,

Елдан исполнил уговор

О том, что зятю обещал он:

Купил курковое ружьё,

Поправил травами здоровье,

Одежду справил для него,

И дал охотничье угодье.



Ружьё он зятю приобрёл

В «Мануфактуре» на канале,

Где, вытворяя произвол,

Купцы за ружья шкурки брали.

Уткнув приклад в дощатый пол,

Они этажно норку клали,

Когда ровнялся с горкой ствол,

Ружьё барыги отдавали.



Данила выбилился из сил,

Но чум свой собственный построил,

В тайге сохатого убил,

Орех кедровых заготовил,

Стараясь жить в роду, как все,

Но никому не подчиняться,

Мечтал коня купить к зиме,

И съездить в церковь обвенчаться.



А Ильга павой расцвела:

Души не чая в муже милом,

Монисто* сшила для себя,

Стараясь выглядеть красивой,

Припасы делая к зиме,

Рвала чернику на болоте,

Солила рыбу в тузлуке*,

Ждала любимого с охоты.



И вдруг, откуда-то из туч,

Она услышала упрёки

О том, что рок судьбы могуч,

И не меняются в нём сроки:

– «Ты, Ильга, духам отдана,

Так почему же нам не служишь?

Проснись, шаманская душа,

Тебе не муж, а бубен нужен!»



Внезапно голос замолчал,

Как будто в нём погасли свечи,

Он только в Ильге прозвучал -

Никто другой не слышал речи.

Забыв о всех своих делах,

Она к Елдану прибежала,

И, как ребёнок, вся в слезах,

О страшной вести рассказала.



- «Не надо, Ильга, так роптать

На рок судьбы, что с детства знала.

Когда твоя родная мать

В тяжёлых родах умирала,

Я, чтобы вы осталась жить,

Поклялся жизнью местным куллям,*

Что ты им будешь век служить,

Иначе я умру от пули.



Сейчас беседовал с тобой

Наш бог Торум, который знает,

Что я - шаман в роду седьмой,

Твоя же очередь - восьмая.

И помни, Ильга, люди – грязь,

Для нас они, как ил для лилий,

Лишь дух Торум имеет власть,

А христианский Бог бессилен.



Но то, что духи на тебя

Венец безбрачия наложат,

Мне неизвестно было, я

Не должен знать, что мне негоже.

Ты вот что, Ильга, - в лес беги.

Русак поплачет и смирится,

Но с духом шутки не шути,

Иначе он в тебя вселится»



У Ильги с губ сорвался стон:

– «Я не могу Данилу бросить!»

– «А, ну-ка, дрянь такая, вон!

Беги, пока он на охоте!»

Простившись с мамой, через час,

Пустилась Ильга в путь далёкий.

Когда последний луч угас,

Она была уж на болоте.



***



На Енисейском берегу,

За сотню вёрст от мест Елдана,

Где в синем пихтовом лесу

Тунгусы* жили летним станом,

Стояла белая скала,

Расправив каменные крылья,

А рядом женщина жила,

С красивым именем Устинья.



Она имела божий дар –

Причины всех событий видеть,

Снимала порчу, боль и жар,

Стараясь мухи не обидеть.

За ложь, разбой и воровство

С людей взыскала очень строго,

Но дверь избушки, всё-равно,

Не закрывала для народа.



Пришёл однажды к ней старик

И говорит: «У нас воруют.

Намедни, кто-то из своих,

Всю рыбу вытащил вчистую».

Устинья, зная тех воров,

Им руки путой* повязала,

Тунгусу старому улов

Найти к утру пообещала.



А в это время у котла,

Два брата, Васька, да Ерошка,

Со вкусом ели осетра,

Уху прихлёбывая ложкой.

И вдруг, как будто не свои,

Их руки в воздухе застыли.

Поняв, что кара - за грехи,

Они к Устинье поспешили.



Держа ладони у лица,

Упав пред нею на колени,

Два здоровенных мужика

Молили слёзно о прощении.

Устинья, стукнув по столу,

Сказала: «Больше не воруйте,

Верните рыбу старику,

И нос в чужую снасть не суйте.



Даю родительский совет:

Жениться вам обоим надо.

Но коль невест в округе нет ,

Езжайте в Кетские каскады».

Два жалких горе-рыбака

Устинье в пояс поклонились,

И, в бедном чуме старика,

За рыбу щедро расплатились.



Ввиду того, что этнос мал,

Кровосмешение стало модой,

Он потому и угасал,

Что нарушал закон природы.

Найти подругу вне родни,

Считалось счастьем у тунгусов,

Невест, как правило, везли

Из дальних стойбищ и улусов.



Когда отказы женихи

И в этих станах получали,

Тогда, чтоб семьи завести,

Невест тунгусы воровали.

Двоих детей родив, жена

Домой с подарком уезжала,

Побыв неделю там, она

Обратно к детям возвращалась.



Два брата, стукнув по рукам,

Решили тут же ехать вместе

К далёким кетским остякам,

Чтоб Василю сыскать невесту.

Каскады шлюзов стороной

Объехав гарью на оленях,

За Ломоватою рекой

Шалаш поставили из сена.



***



А Ильга, сидя у костра

Умывшись горькими слезами,

Решила, что идти пора

Туда, куда душа поманит:

- "Коль в чум родной дороги нет,

И к мужу ей воротиться,

Пусть Бог навеет мне совет -

Куда мне надобно стремиться?"



Когда беглянка шла по мху,

Ей показалось, кто-то стонет.

Как будто плакал кто вверху,

Справляя чьи-то похороны.

А там, на высохшей сосне,

Как провинившаяся шлюха,

Как раб, распятый на кресте,

Была привязана старуха. *



Её съедали комары,

Укрыв сосущим одеялом,

И лишь глаза были видны,

А остальное чёрным стало.

К старухе Ильга подойдя,

Хотела вервии распутать,

Но та сказала: «Прочь, змея...

Моё болото... Вон отсюда.



Мой сын сказал, чтоб сдохла я,

Как надоевшая обуза –

Так умирала мать моя,

Умру и я, не буду грузом».

Сказав последние слова,

Упав на дно болотной жижи,

Она во прах земной ушла,

Как всё на свете в этой жизни.



Живя законами тайги,

Где сильный прав, а жертва плачет,

Порой, иные остяки,

Как звери жили, не иначе.

Пока ты молод – нужен всем,

А дряхлый – пусть объедки гложет.

Прожил свой век – уйди совсем,

Болотный дух тебе поможет.



***



От страха дикого дрожа,

Она бегом по мху пустилась,

Болото к ночи перейдя,

У кедра выспаться решила.

Приснился сон: стоит скала...

Под ней река песок лизала...

Вверху - кружили два орла,

Внизу,- как перст, изба стояла.



Вдруг, кто-то Ильгу стал душить,

Накрыв сетями, руки вяжут,

Она кусаться стала, выть,

Сопротивляться подлой краже.

Ей к носу вех* преподнесли,

И в сон безвольный погрузили,

Затем в сетях, подняв с земли,

На горб олений положили.



С завидной скоростью, верхом,

Ерошка с Васькой в лес помчались.

Поймают, коль – сожгут живьём:

Суда за кражу все боялись.

А Ильга, мудро рассудив,-

Не раскрывать себя до сроку,-

Простив обидчиков своих,

Сидела молча всю дорогу.



Когда увидела скалу,

Во сне сулившую удачу,

Вдруг, поняла, что наяву

Тот вещий сон сбываться начал.

К тому же Васькина родня

Без лишних слов её признала,

Стеля постель у очага,

Спокойной ночи пожелала.



***



Придя к невесте утром в чум,

Жених сказал: «Не обижайся!..

Уйми свой слабый женский ум,

И на смотрины собирайся.

Пройдёт всего лишь день-другой,

Поймёшь, что плакала напрасно,

Сегодня ты хоть волком вой,

А завтра - будешь млеть от счастья.



Поверь мне, Ильга, я не тот,

Кто взять невесту хочет силой,

Но и не жалкий идиот, –

Расстаться с девушкой красивой.

Когда у нас родится сын,

Ты тут же съездишь в гости к маме,

А нынче – я твой господин,

Что прикажу, то делать станешь!»



«Эх, Васька, дурья голова! –

Сказала Ильга, улыбаясь, –

Я полюбила бы тебя,

Да «для Тунгуски Кеть – чужая»

Но если мой отец, шаман,

Общаясь с духом на рассвете,

Узнает всё про твой обман,

Тебе не жить на этом свете.



Я с детства духу отдана

И стану скоро его служкой, *

Но жить обязана одна,

Поскольку он – небесный муж мой.

Даю тебе неделю срок,

Чтоб ты с родными мог проститься,

Тогда лишь, милый женишок,

Я разрешу на мне жениться?»



Тунгус, от Ильги отскочив,

Хотел кричать, но поперхнулся,

По-волчьи, жалобно завыв,

Умом чуть было не рехнулся.

Щеку задёргал нервный тик,

По сердцу ярость полоснула,

И весь его парадный шик

Как будто ветром шалым сдуло.



– «Ты – подколодная змея, –

Воскликнул Васька, заикаясь, –

Уйди из чума, сатана,

И сгинь со свету, мразь такая!»

А Ильга, Ваську по спине

Погладив, ласково сказала:

– «Найдёшь невесту ты себе,

Ну, что ты, как ребёнок малый.



Ты лучше вот, что мне скажи,

Живёт у вас шаманка рода?»

– «Живёт. В избушке у скалы,

Устиньей кличется в народе».

– «Тебе понятно, дураку,

Что в эти дни случилось с нами:

Она – виновница тому,

Что Васька Ильгу заарканил».



– «Не называйте так меня, –

Устинья крикнула с порога, –

Шаманом сроду не была,

И им не буду, слава Богу.

А ты, Василь, прости меня,

Что за невестами в дорогу

Тебя отправила тогда

В саму шаманскую берлогу.



Я знала то, что никогда

Ты не познаешь деву эту,

Но привезёшь её сюда,

Мои не ведая секреты.

А ты, шаманская душа,

Не смей пугать Торумом Ваську,

Ты тоже будешь хороша,

Когда сниму с тебя я маску".



***



Придя с остячкою домой,

Святой водой её умыла,

Сосредоточившись душой,

Устинья Ильге объявила:

– «Отец твой духам клятву дал,

Что ты в роду шаманом станешь,

А если нет, пообещал,

Убить тебя, коль их обманешь.



Я прервала их связь с тобой,

Закрыв крестом твой дух насилу,

Теперь в тебе поганый рой

Не вьёт гнездо, утратив силу.

Шаманский дар в душе потух,

Один Господь с тобою рядом,

Смири пред Ним гордыни дух,

В грехах - раскаянием порадуй"



У Ильги вспыхнуло лицо,

Глаза любовью засияли,

По телу, вдруг, пошло тепло,

Как будто камень с шеи сняли.

Она к иконе подошла

И на колени опустилась:

– «Помилуй, Господи, меня,

И сохрани раба Данилу».



Устинья Ильгу обняла:

– «Коль сильно любишь, Он - поможет.

Молись усердно, дочь моя,

И я молиться буду тоже.

Но знай, что духи просто так

Измену людям не прощают.

Они заставят вас страдать,

И будут мстить, я это знаю».



Устинья, крест зажав в руке,

Негромким голосом вещала:

– «Я вижу стойбище в тайге,

К нему спешит твой муж усталый.

В руках – курковое ружьё,

В суме большой – трофей немалый.

Спросил он тестя своего,

Куда, мол, Ильга подевалась.



Отца-то как зовут?» – «Елдан»

– «Неправду он ему поведал.

Скрывая собственный обман,

Отец твой даже зятя предал.

Он всей родне сказал, что ты

В болоте где-то утонула,

Искали, мол, да не нашли, –

Трясина, видно, затянула.



Твой муж три дня ни пил, ни ел,

Поверив в россказни шамана,

Он даже прядью поседел,

В словах не чувствуя обмана.

А мать родную как зовут?»

– «У мамы имя Евдокия».

Она сказала: «Тесть твой плут.

Ищи её в тайге, Данила.



Остяцкий дух ей приказал,

Забыв тебя, работать служкой.

Елдан же Ильгу в лес прогнал,

Чтоб вы не видели друг дружку.

Возьми с собой её сестру,

Она в тайге все тропы знает,

Идите с Богом поутру,

Когда роса оземь спадает"



Устинья плакала душой,

А Ильга горькими слезами,

Пытаясь вырваться домой,

Чтоб поклониться в ноги маме:

– «Устинья, к ним меня пусти», –

Кричала девушка, рыдая.

– «Не надо, Ильга, потерпи,

Всё будет ладушки, я знаю»



***



У Ильги было две сестры:

Постарше – Вулья*, младше – Груша*.

Все трое были той поры,

Когда любовь волнует души.

Искать сестру свою в тайге,

Немедля, Вулья согласилась,

С Данилой вместе, налегке,

В опасный путь тотчас пустилась.



Болото тропкой перейдя,

Передохнуть остановились,

И, вдруг, под кедром, возле пня,

На нитке камни светились.

Данила, в ужасе застыв,

Вскричал, узнав её монисто:

– «Неужто кто-то из своих

Здесь зло творил рукой нечистой!»



Шагая дальше вглубь тайги,

В тени берёзы, на полянке,

Шалаш покинутый нашли

И шарф из синей домотканки,*

А у раскидистой ветлы -

Олений след на тропке узкой,

И туесок из бересты,

С узором жителей Тунгуски.



Тут Вулья сразу поняла:

– «Её тунгусы здесь украли!

Они в последние года

Наглеть, однако, сильно стали.

У них с невестами – беда,

Воруют их, где только могут.

Не будем тратить время зря,

Идём, Данила, на подмогу».



***



В тунгусском северном краю,

Где Енисей вздымает воды,

На каменистом берегу

Они нашли скалу Свободы.

Скала была так названа

Из-за того, что, как орлица,

Расправив два больших крыла,

Парила вечно над старицей.



Над ней всегда кружил орёл,

Гнездо с птенцами охраняя.

Уступ скалы всегда был полн

Дурман-травы, цветущей в мае.

А на уступе древний кедр,

Вцепившись мощными корнями,

Питался соком скальных недр,

Дрожа смолистыми ветвями.



Не зная, к худу ли к добру,

Закуковала, вдруг, кукушка.

И тут же, как по волшебству,

Пред ними выросла избушка.

Внутри её на образа

Молились Ильга и Устинья,

Знамение крестное творя,

Перед иконою старинной.



Вбежав стремительно в избу,

Данила крикнул:

– «Здравствуй, Ильга!»

А та, увидев с ним сестру,

Упала в обморок бессильно.

Поговорив о том, о сём,

Собрав в дорогу пропитание,

Они ушли осенним днём,

Обняв Устинью на прощание.



***



Пройдя по лесу три версты,

Они услышали погоню.

Данила, спрятавшись в кусты,

Сказал, готовя оборону:

– «На первый раз я заряжу

Ружьё патроном с крупной солью,

А не поможет – угощу

Тунгусский зад свинцовой дробью»



И, вдруг, послышался вдали

Знакомый голос: «Стой, Данила,

Ружьё подальше убери,

Чтоб нас случайно не убило».

Тут выезжают из тайги

Ерошка с Васькой на оленях,

Поклон отвесив до земли,

Заныли, стоя на коленях:



- «Прости нас, Ильга, за разбой,

И не гони в тайгу обратно,

Ругай, как хочешь, Бог с тобой,

Но дай исправиться нам с братом.

Хотим невест у вас сыскать,

И справить свадьбу, чин по чину,

Ты нам не можешь отказать,

Поскольку мы пришли с повинной»



Сверкнув глазами на него,

К сестрёнке Вулья подбежала,

Облокотившись на плечо,

Ей что-то в ухо прошептала.

А Ильга вслух произнесла:

– «Тунгусов мы в роду не знаем,

Но, коли метите в зятья,

Обоих в гости приглашаем».



Мурлыча песню, словно кот,

Подставив лесенкой колено,

Довольный Васька им помог

Взобраться ловко на оленей.

Когда к становищу пришли,

Обняв душой места родные,

Застыли в ужасе они,

Услышав крики Евдокии.



***



Сумпытыль куп*, уйдя во мрак,

Всегда камлает в светлом чуме.

Камытырыль куп* – душ рыбак,

Колдует только в тёмном чуме.

Елдан лишь с виду был простак,

На самом деле он был умный,

И очень сильный чёрный маг,

Творивший действо в тёмном чуме.



На неугодных порчу слал,

Другим шаманам строил козни,

А иногда и умерщвлял,

Вонзая в сердце кукол гвозди.

Камлая, тело покидал,

Стремясь душой уйти наружу,

А в тело демонов пускал,

Чтоб те решали его нужды.



Из старой высохшей ветлы

Срубив фигуры истуканов,

Установив их у реки,

Сказал, что это – духи стана.

Властитель рыб «Обской Старик» *

Был точной копией Елдана,

И весь народ дары привык

Носить не духу, а шаману.



Когда узнал о беглецах,

Избил жестоко Евдокию,

Да так, что меркло всё в глазах,

А тело ныло и саднило.

– «Ты духу плюнула в глаза, –

Кричал он, бья, куда попало, –

Да чтоб ты, ведьма, умерла,

Когда впервые дочь рожала.



Всю жизнь Торум вам помогал,

Снимая хвори и напасти,

А нынче, что?.. Не модным стал,

Как побрякушка на запястье?

Ты веру в духов предала

Уж тем, что приняла крещение,

А коли так, ты – демон зла,

И нет тебе вовек прощения».



В ответ жена произнесла:

– «Остановись, Елдошка, хватит!

Ты так сейчас избил меня,

Хоть в гроб ложись, и не иначе.

Шаманы – те же колдуны,

И дар ваш мерзкий не от Бога,

Прошу тебя, Елдан, уйди

В свою шаманскую берлогу.



И вот, что я тебе скажу:

Не будет дочь моя шаманом!

Оставь её, Елдан, прошу,

Не завлекай её обманом,

Иначе я сейчас пойду

В твоё святилище в землянке,

И куклы все твои сожгу,

Как ядовитые поганки".



Сбежав от мужа, наконец,

Она истошно закричала:

– «Эй, люди, ваш Елдошка лжец,

Вина моя, что я молчала.

Он каждой женщине сказал,

Что духи в родах помогали.

Не дух, а Бог детей нам дал,

А кулли только жертвы брали.



Мы, как ладонь, одна семья,

И жить должны по-христиански.

Гоните в шею колдуна

В его шаманскую землянку»

Народец разом зашумел,

От справедливости пьянея,

И наконечниками стрел

Колол шамана больно в шею.



И, вдруг, над криками толпы

Раздался звонкий голос Ильги:

– «Остановитесь, земляки,

Не проливайте кровь насилием!»

В испуге замерла толпа,

Как медвежатник на охоте,

Ведь им Елдан сказал, что та

Погибла летом на болоте.



– «Мы к вам с тунгусами пришли,

От Енисейских поселений,

В которых веруют они

В святое таинство крещения.

Там ясновидящая мать

Сняла с меня ярмо шамана,

И завещала вам сказать:

Не верьте больше истуканам…».



– «Заткнись! – вскричал Елдан на дочь, –

Ты, Ильга, видимо, рехнулась!

Нельзя Торума превозмочь,

Тебя старуха обманула.

А ты, жена, сошла с ума,

Пытаясь Бога встретить в церкви,

Но, коль Торума предала,

Умрёшь сегодня лютой смертью»



Вбежав в шаманский тёмный чум,

Схватив ружьё и два патрона,

Елдан, утратив в злобе ум,

Завыл, как серый волк в загоне:

– «Убью тебя, и твою дочь,

Мне всё равно не жить на свете.

Христос не в силах вам помочь,

А дух Торум вас пулей метит»



Но выстрел грянул не один,

Ружьё Данила вскинул первым,

Шаман же выстрелил вторым,

И… промахнулся!.. Сдали нервы!

Во зле покинув этот мир,

Душа его ушла за речку,

А дух Торум, его кумир,

Как Змей Горыныч, канул в вечность.



***

С тех пор порядочно прошло

Лихих годин и лет спокойных.

Уже языческое зло

Не разжигает больше войны.

Уже остяк селькупом стал*,

Живя, не хуже русских братьев.

Уже зарос травой канал,

Придя в упадок невозвратный.



Но до сих пор с тоской в глазах,

Сжимая бубен с колотушкой,

Стоит шаман, внушая страх,

В музейной крашеной избушке.

Стоящий с чучелами в ряд,

Пытаясь вырваться наружу,

Он, чтоб не сглазить, – свят, свят, свят! –

Уж никому теперь не нужен.



А православие среди

Немногочисленных народов,

Как ни противились враги,

Нашло к ним тайную дорогу.

И до сих пор святая Русь

Даёт желанную свободу

В глубины веры заглянуть,

И там найти дорогу к Богу.











Словарь:



Остяки – обобщённое название малых народов Приобья.

Барон Аминов – начальник Томского округа водных путей сообщения в конце 80-х годов 19 в.

Варган – губной музыкальный инструмент с вибрирующим костяным язычком.

Паря – парень.

Песни остяка – продиктованы вогулом Иваном Платоновым, записаны Николаем Малиевым, автором "Отчёта о вогульской экспедиции" в 1872 году.

Аввакум – протопоп, противник церковной реформы патриарха Никона.

Обласок – долблёная из цельного дерева лодка, долблёнка.

Арфа – семиструнный музыкальный щипковый инструмент, "Лебедь".

Самоеды – входили в состав кулайской, а затем рёлкинской культурной общности.

Торум – языческий главный дух остяков, бог.

Селькупы – современный этноним слова происходит от самоназвания одной из наиболее крупных северных территориальных группировок ш ; л ь ; у п – "таежный человек". Ирина Коробейникова. «Сказки и рассказы селькупки Ирины», ООО «Издательство «Ветер» г. Томск 2014 г.

Мадур – богатырь.

Воня – правитель селькупов, князец, поддерживавший Кучума, не желавший платить ясак царю.

Таузак – Кучумский подданный. См. Н. М. Карамзин «История государства Российского»

Князцы – знать, правители остяков.

Ясак – дань, налог.

П. Буцинский. «Крещение остяков и вогулов при Петре Великом».

Чувал – очаг в чуме.

Монисто – ожерелье из монет, бус, разноцветных камней и т. п.

Тузлук – круто солёный рассол для засолки рыбы.

Кулли – мелкие духи.

Тунгусы – устаревшее название малых народов, живших на реке Тунгуска.

Пута – невидимая паутина (простонародное)

Старуха на болоте – реальное событие, рассказанное Устиньей Васильевной Иженбиной, взятое из рассказов её бабушки.

Вех – (вёх) сильно ядовитое растение с наркотическими свойствами.

Служка – служитель языческих святилищ.

Вулья – искажённое имя Ульяна.

Груша – уменьшительное имя от греч. Аграфена, Груня.

Домотканка – ткань из крапивного холста, вышитая цветной шерстью.

Сумпытыль ;уп – (Селькуп. наречие) – камлающий в светлом чуме.

Камытырыль ;уп – (Селькуп. наречие) – шаманящий в темном чуме.

«Обской Старик» – главный идол остяков, стоявший в Белогорской волости. После проповедей схимонаха Фёдора, остяки в 1712 году отдали его на сожжение, приняв христианство.

«Уже остяк селькупом стал» – собирательное название малых народов Приобья «остяки» было официально упразднено в советское время. Каждая народность была признана в соответствии со своим коренным названием.



01.01.2017 г.