Автор: Борис Ефремов 2





НА УЛИЦЕ КРЕСТЬЯНСКОЙ



Ефремовской родне



Если Господь не построит дома,

напрасно трудятся строители его...

Пс. 126, 1



ВСТУПЛЕНИЕ



В те дни мы жили небогато.

Я помню наш полуподвал,

Когда усталый свет заката

Неярко стены озарял.

Зубря уроки у окошка,

В своем исконном уголке,

Я слышал, как бурлит картошка

На жаркой печке в чугунке.

С листом лавровым, солью, луком,

Уже который день подряд

Она по комнатным излукам

Струила острый аромат...



* * *



Вздыхала мать... А свет заката,

Теряя силу, освещал

Комод, что грузно и пузато,

Почти в полгорницы, стоял;

Кровать железную с периной

В холодном северном углу,

И на стене ковёр старинный,

И круглый коврик на полу;

И этажерку формы редкой,

Что подарили к школе мне;

И старый стул, и табуретки,

И куст герани на окне;

И тюль узорчатый у входа,

И лак клеёнки на столе,

И в толстых рамках над комодом

Три фотографии в стекле...



* * *



Но вот гремела дверь сенная,

И, как всегда, в привычный срок

Отец, по лесенке сбегая,

Переступал через порог.

И мы втроём за стол садились,

И свет включали в полумгле,

И вновь рассыпчато дымилась

Картошка в мисках на столе...



* * *



Но было и другое время

(Вот только жаль, что вскачь неслось),

Когда забот легчало бремя

И шел бойчее жизни воз.

Отец по случаю рюмашки

Бодрился: “Нынче праздник, вот”, –

И с хрустом банковским бумажки

Бросал небрежно на комод.

Весь вечер говорил в ударе:

“...Ну, и пельмешек!.. Ох, люблю.

Мяска купите на базаре,

А я “Плодовой” к ним куплю...”



* * *



И снова день рождался ясный,

Пылал восток, как в печке жар.

Я шел по улице Крестьянской

С семейной сумкой на базар.

Еще едва травой зелёной

Пушилась тёплая земля,

И друг за другом, как в колонне,

Стояли молча тополя.

И всё тянулись то заборы,

То деревянные дома.

И был базар еще не скоро,

Как даль предместная сама...



* * *



Крестьянская! Нас было много

Незрелых уличных жильцов,

Что кулаки сжимали строго,

Когда ватагой огольцов

Раздоры-споры заводили,

Какую улицу считать

В округе главной. Все мы были

За нашу рады постоять.



* * *



Обычно речь держал Аркашка,

Один из наших заводил.

Он без трибуны и бумажки

На зависть многим говорил:

– А ну, мальцы, кончайте каркать!

Крестьянская – она важней.

Другие все пойдут насмарку,

Поставь их только рядом с ней.

Во-первых, что отметить надо:

Ее начало – у реки:

Купайся летом до упаду,

А чуть зима – востри коньки...



* * *



Случалось, что в минуту эту

Аркашку кто-то обрывал:

Мол, а у вас кинушки нету! –

И вмиг Аркашка умолкал.

Сопя, смотрел на карапуза.

С кино серьёзный был удар.

– А где тебе берут арбузы?

– Так мамка ходит на базар... –

Аркашкин рот в улыбке вязкой

Вмиг разрастался до ушей:

– А он, базар-то, – на Крестьянской!

А не на Ачинской твоей...



* * *



И вот туда весенним утром

Спешил я с сумкою в руке.

Базар в своём движеньи смутном

Уже виднелся вдалеке.

Из голубой колхозной дали,

Уняв просёлочный разбег,

К нему машины подъезжали

И вереницы шли телег...



* * *



Еще заря на небосклоне

До белезны не отцвела,

А в утеплённом павильоне

Уже вовсю торговля шла.

Ножом вилки кромсая с хрустом,

От суеты пунцово-ал,

Толстяк кочанную капусту

Без перекура продавал.

Старушка в ситцевом платочке

Свою нахваливала снедь:

Такие мелкие груздочки

Под “мелкоскопом”, мол, смотреть!

С ее соседкой для потехи

Ругались два здоровяка,

Украдкой черпая орехи

Из неохватного мешка.

А чуть левей, в ладонь икая,

Стоял невзрачный старичок,

Через минуту повторяя:

– Лучок! Лучок! Кому лучок?..

И, общей гаммы не нарушив,

Приподнимаясь на носки,

Рубил мясник коровьи туши

На аккуратные куски...



* * *



По тем рядам не меньше часа

Я в толчее людской сновал

И на прилавках тесных мясо,

Как мать учила, выбирал:

Чтобы в куске была и мякоть

И чтобы косточка была,

Не как пушинка, но однако

Чтоб и не очень тяжела.



* * *



И вот с покупкою хозяйской,

Свой вес утроившей в руке,

Я шел по улице Крестьянской,

Уже в другой конец, к реке.

А в тот, где голубели дали,

Порожняком беря разбег,

Машины тряско уезжали

И вереницы шли телег...



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



* * *



Я помню, как к отцову брату

Из той неведомой дали

В телеге с кладью небогатой

Отца отцова привезли.

С рассветом при любой погоде

Он на крылечко выходил,

Закуривал и в огороде

До ночи время проводил.

И, если уж совсем ненастье,

Бывало, выбьет из седла,

Ворча, он по сапожной части

На кухне затевал дела.



* * *



Как повелось, отцова брата

Браня вовсю, он без очков

Чинил, водя по вару дратвой,

Худую пару башмаков.

– Ты погляди... Ах, Гоша, Гоша...

Обувку выбросил – беда!..

И верх совсем еще хороший,

Да и подошва хошь куда...

Тут – город всё...

Ведь вот не поздно,

Всё сам собою видит взгляд,

А фонари уже, как звезды,

Во всю-то моченьку горят...



* * *



Так он бранился за работой,

И креп ядреных слов накал.

Но словно кто-то по субботам

Отца отцова подменял:

— А ну-ка, Гоша, вместе с Аней

Давайте дуйте в огород,

Да горячей топите баню,

Да кличьте, коли так, народ.

* * *



И вот пока он в бане мылся,

Так что и ждать уже нельзя,

Народ, действительно, сходился,

Свой пай субботний принося.

Столы со стульями сдвигая,

Народ шумел, народ шутил:

– Под старость память-то какая,

Поди, где выход позабыл... –

Но нестареющей походкой

Румяный дед к застолью шел

И за пельменями и водкой

Такую речь, с насмешкой, вел:

— Хошь в Минусе вы раньше жили,

Учились сеять и пахать,

А вот, похоже, позабыли,

Как лошадь надо запрягать?..



* * *



Держа всего застолья марку,

Встревал один из сыновей:

– Ну вот, опять завел шарманку

О сельской местности своей!

Ты словно тот давнишний пастор

Служил бы небу да служил.

А вот скажи: имел ты паспорт,

Когда в своей деревне жил?

Имел ты право переехать,

Куда, допустим, захотел?

Вот в том-то, бытя, и помеха,

Что фигу с маслом ты имел!..



* * *



Старик сердился.То и дело

Гремел тарелкой: – Экий вдор!.. –

И всё лицо его горело,

Как перезрелый помидор.

Он говорил: – Мели, Емеля!

Гляди-ка, им и жись не та,

Лишь только, значит, заимели

В красивых корках паспорта.

А жись – она, считай, простая.

Земля – пора бы знать давно –

В других крях, хошь золотая,

Да не родная всё равно.

И хошь она вас кормит, носит

И одевает – так ведь что ж? –

Она, чужая-то, не спросит:

А так ли ты на ней живешь.

И вы, забывши о работе,

Своей, крестьянской, основной,

Недолго так-то наживёте,

Чтоб, как сегодня – пир горой.

Не зря учила мать-старуха,

Всю мудрость зная наперед:

Когда краюху просит брюхо,

И дело толком не идет...



* * *



Но брал гармошку дядя Гоша,

Лады озвучив под слова:

— Меняй пластинку! Так негоже.

Востри подошвы, родова!

И сквозь мотив гармошки венской

Уже звенел рефрен хмельной:

– А ну давай, коль деревенский!

– А ну давай, коль городской!..



* * *



Однажды пол чинили в бане.

Порядок чтоб не нарушать,

В субботу утром тетю Аню

Дед попросил бельё собрать.

Снял веник, что висел у печки.

– Попарюсь в городе, – сказал.

Но оступился на крылечке

И грудью на скобу упал.

– Ну всё, хана, — старик заметил. —

Теперь, пожалуй, отгулял...

Но до лежанки в кухне-клети,

Держась за грудь, доковылял.

Прилёг на мятую подушку,

Достал из тумбочки махру.

– Ведь надо ж было, черта в душу!..

Похоже, в лёжку и помру...

– Да полно, дедка! – тетя Аня

Сказала, чуть ли не смеясь. –

Вот полежишь и снова встанешь.

А за чекушкой — я сейчас...



* * *



Но дед не в шутку разболелся.

Запеленали деда в гипс.

Шли гости и ему от сердца

Желали:

– Ты давай крепись!

Однако прежней жизни сила,

Что так в глаза бросалась всем,

Из деда быстро уходила,

И стало ясно: насовсем.

И как-то вечером ненастным,

Когда в светёлке сыновья

О чем-то спорили несвязно,

Он их позвал. – Кончаюсь я...

Вы собирайтесь тут... почаще...

Быть может, это вас спасет... –

И взглядом всех обвел скользящим,

И крепко сжал бесцветный рот.

* * *



Мы шли до кладбища за гробом

В тот непривычно-скорбный час.

И кладбище молчаньем строгим

Одни вселяло мысли в нас:

Что жизнь и смерть на этом свете

Недаром стянуты узлом,

Что только так – при виде смерти

Мы цену жизни узнаём...



* * *



Наш двухэтажный дом неброский,

Всем срокам сноса вопреки,

Стоял вблизи от перекрёстка,

Неподалёку от реки.

По летней утренней прохладе

Взял удочку — и был таков,

Но в нашем доме и в ограде

Не много было рыбаков.

Лишь батя мой имел и лодку,

И шест, и дюжину сетей,

Да я еще срывал охотку

Рыбача удочкой своей.



* * *



Пока то с рыбою, то с мясом

Наш погребок домашний был,

Речей критических ни разу

Никто из нас не заводил.

Но пробегали дни за днями,

Глядь – погребок опять пустой.

И вновь картошка перед нами

Являла прежний облик свой.

И мать, смотря на нас украдкой,

Вздыхала чаще и грустней:

– Вот так, глядишь, и станет правдой,

Что насулил старик Андрей...



* * *



В такую, помнится, минуту

Раздался голос у окна:

– Звезда летит... А почему-то

Всё не сгорает... Вот те на... –

Нас словно ветром с места сдуло.

Что было сил, во весь опор,

Перевернув скамью со стулом,

Мы разом кинулись во двор.



* * *



Соседка наша, тётя Дуся,

Куда-то тыча в небосвод,

Крестилась: – Господи Исусе!

Летит, а всё не упадёт...

– Да ты в своем уме, соседка? –

Сказал Приходько, наш сосед. –

Ты что, читаешь, что ли, редко

Аль радио в квартире нет?

Ну, надорву с тобою пупик!

И вправду с бабами беда...

По небу пролетает спутник,

А ты своё твердишь – звезда...



А он летел над бездной адской,

Что протянулась полосой.

Летел над улицей Крестьянской,

Над задремавшей Минусой...



* * *



Отец смолил в ограде лодку,

Когда, как будто летом снег,

Нежданно, важною походкой,

Вошел в ограду человек.

В костюме, в голстуке цветастом,

Уже с намёком на живот,

Он не сказал, как надо: – Здрасьте!

А процедил: – Кто здесь живет?

– В ограде? Или здесь, в подвале? –

– Само собой – и там, и тут. –

Отец мой, с умыслом едва ли,

Сказал, что люди, мол, живут.

Пришелец вздрогнул, как от грома,

И ну пошел в отца палить:

– Я представитель исполкома!

Прошу со мною не шутить!

Я вам не кукла, не матрёшка! –

И всё такое без конца.

Потом, когда остыл немножко,

Спросил фамилию отца.

– Вот так-то лучше. Не до смеха.

Тем более – о вас вопрос.

Вам от “Гортопа” нынче ехать

На лето в Знаменский совхоз...



– Постой, товарищ, ты не шибко.

Река обратно не течёт.

С “Гортопом”, видимо, ошибка,

Уж с месяц, как я взял расчет...

Но представитель исполкома

Окинул батю свысока:

– Он взял расчет... Увы, знакомо...

Да только не на дурака...” –



* * *



Тут батя размахнулся палкой,

Той самой, что смолу мешал,

И собеседник рысью жалкой

За угол дома отбежал.

И, отдышавшись, из-за дома

Звенел фальцетом, как в дуду:

– За оскорбленье исполкома

Еще ответишь ты суду!..



* * *



Когда вода в реке спадала,

Оставив лужи на лугу, –

Чего там только ни лежало,

На каменистом берегу!

Сырые щепки и коряги,

Пустые чьи-то кошельки,

И вёдра гнутые, и фляги,

И сапоги, и башмаки.

И этой низовой дорогой

Мы с матерью в верховья шли.

И месяц утренний двурогий,

Висел над краешком земли...



* * *



И вот мы в лодке, на сиденьи.

Журчит с боков стремнина вод.

Отец о том скандальном деле

Вопрос с опаской задает:

– Ну, как там новый наш знакомый?

Ну, тот, что взвился без удил?

Небось, с бумажкой исполкома

Опять к нам в гости приходил?



* * *

– Да быть-то был... И знаешь, Лёня, –

Мать утирается платком, –

Ругался, прямо весь зелёный,

Стращался штрафом и судом.

Тебя, кричал, отыщут скоро,

Мол, ты бунтарь и стимулянт... –

– Вот, вот, и впрямь тут на моторах

Неделю рыскали подряд...

Да только у меня такое

Жильё, – и сыщик не найдет... –

И нас отец в свои покои

Сквозь чащу ивняка ведет.



* * *



Отец утоптанной тропою

Провел нас к нише из камней,

И я разинул рот – такое

Смешенье рыб кишело в ней!

– Не унести, пожалуй, разом...

– Тут бы управиться за пять...

Отец разжег костер у лаза

В шалаш, тайком взглянув на мать.

А мать, прикрыв лицо рукою,

От дыма прятала глаза.

– Пожалуй, нам уже с тобою

И тяжестей носить нельзя...



* * *



Меж тем как это говорилось,

Отец рыбацкий ладил стол.

Горел костер. Уха варилась.

И рыбный дух над рощей шел...



* * *



Дом Минина. Звоню. Досада

Вскипает едкая во мне.

“За рыбу денег брать не надо...”

Да я бы драл с него втройне!

Уж нам-то, ребятишкам местным,

Глазасто-жадным до всего,

Давно доподлинно известны

Делишки тёмные его.

Мы знали, как с наисладчайшей

Улыбкой, важен, хоть и мал,

В отцовской “эмке” Минин-младший

К начальной школе подъезжал.

Как, за стеклом зевая вяло,

Покупками окружена,

Вдоль по Крестьянской проезжала

Соседа нашего жена.

Как, въехав в ворота под вечер,

Шофер (мы знали и о том),

Мешки и ящики на плечи

Взвалив,

затаскивал их в дом.

Что в них — и это узнавали:

Шел на прогулку Минин-сын,

А пальцы, как всегда, сжимали

То шоколад, то апельсин.

Мы перемигивались гордо,

Лишь о налёте речь зайдёт:

Мол, есть директор “Пищеторга”,

И сад его, и огород...



* * *



И вот нежданно в “торге” этом

Работать начал мой отец.

И жизнь, как нива щедрым летом,

К нам подобрела наконец.

При виде ресторанной пищи

Я донимал отца и мать:

– Наверно, надо больше тыщи,

Чтоб так питаться, получать?

И, закрепив успех на месте,

Пускал сравненье в оборот:

– У Минина вон тыща двести,

Так он по-царски и живет...

Но тут отец вносил поправку

К расчётной выкладке моей:

– А мне, сынок, пошла надбавка

За недоплату прошлых дней.



Я спорил, доказать пытался,

Мол, на чужое жить нельзя...

Отец печально улыбался

И говорил, подняв глаза:

– Нельзя, сынок... Но прежде Минин

Пусть на себя напишет в суд.

Ему не в сумке, а в машине

Продукты каждый день везут...



Мне кровь в виски стучала звонко,

Но рассыпалась, словно ртуть,

Когда я видел, как сестрёнка

Тянула шоколад ко рту...





ЧАСТЬ ВТОРАЯ



* * *



Крутой волной плеснули годы,

Давно угас ребячий пыл.

Но вот опять под эти своды

Я через много лет ступил.

Струилось солнце с прежней лаской,

И, радуясь под стать юнцу,

Я шел по улице Крестьянской,

К ее торговому концу.



* * *



Вдруг неприятно-резкий, долгий

Сигнал раздался в тишине.

И человек из чёрной “Волги”

Неспешно подошел ко мне.

– От встреча! Словно сон вчерашний...

Никак, смотрю, спешит сосед...

А ну вглядись-ка!..

– Минин-младший?!

– От то-то же! Признал, мой свет.

Поди, к родителям приехал?

– Да вот... –

Начальственный свой вид

Он чуть смягчил кивком и смехом:

– Всё верно. Родина – магнит.

А старики-то где?

— Да там же,

В полуподвале...

— Ну, мой свет!

По сводкам и отчетам нашим,

Подвалов никаких уж нет.

Не шутишь?..

М-да... видать, оплошка.

Проверю... Словом, в гости жди.

Отец-то всё, поди, с рыбёшкой?

Чтоб встретил пирогом, гляди!



* * *



Он уточнил, в каком мы доме,

И улыбнулся:

– Мне не в труд.

Ведь я, мой свет, теперь в горкоме.

Пусть на приём ко мне придут. –

И, хлопнув дверцей “Волги” строго,

Да так, что птиц спугнул с ветвей,

Он покатил – своей дорогой,

А я пешком пошел – своей.



* * *



Но грустью, видно, не напрасной

Сознанье полнилось моё.

Я шел по улице Крестьянской

И понял вдруг, что нет её.

На угол дома по привычке

Взглянул и замер перед ним:

Висела новая табличка

С названьем броским, но чужим.

Понятно, обновляться надо,

Но чтобы так вот, как в бою...

Чтобы проспектом Космонавтов

Назвали улицу мою...



* * *



Я и базара не приметил.

Там, где торговые ряды

Стояли раньше, пыльный ветер

Былые заметал следы.

Лишь бабке с рухлядью житейской

Возле стола, что полусгнил,

Мужчина в форме милицейской

О чем-то строго говорил.

Я подошел к ним.

– ...Беспорядки!

Давай-ка без скандала, мать,

Быстрее собирай монатки

И дуй до дома – отдыхать...

– Кому ж я тут мешаю, душка?

– Да я ж сказал тебе: нельзя! —

И поплелась домой старушка,

Товар свой ветхий унося.



* * *

Как в старину столы сдвигая,

Народ шумел, народ шутил:

– Смотри-ка, встреча-то какая!

Небось, дорогу к нам забыл? –

Я без обиды улыбался:

Миграционный, мол, процесс,

И мой ответ не затерялся,

Застольный вызвав интерес.

За пирогом и рюмкой водки

Шел старый спор:

– Так правда ж тут!

Считай, все наши одногодки

В окрестных городах живут...

– А что? – деревне волю дали?!

Дворцы? Машины экстра-класс?

– Машины! – как в село гоняли

Из городов, так и сейчас...

– Куда ни кинь – кругом оплошка.

И тут, как, право, ни суди,

Но кот наплакал тех, кто с сошкой,

А тех, кто с ложкой, – пруд пруди...



* * *



Подвел итоги дядя Гоша,

Кивнул на наш нехитрый стол:

– С едой и вправду стало плоше,

Какой бы там процесс ни шел...

От водки выпитой румяный,

Сказал мне сквозь табачный дым:

– Пошли-ка на крыльцо, племянник,

На злобу дня поговорим.



* * *



Из горницы мы вышли в сени,

В обнимку сели на порог.

Завечеревший день осенний

В дожде до ниточки промок.

К ненастью лужи пузырили,

Запрудив улицу и двор.

Мы помолчали, закурили,

И дядя начал разговор.

* * *



– Такое вот, племяш, смещенье.

Живём, считай, в большом селе,

А как дойдёт до угощенья,

Одна картошка на столе...

Вот Лёна. Жил не без излишка,

Когда служил кладовщиком.

Пошёл на пенсию братишка,

Опять с картошкой стал знаком.

Но суть не в этом... Ты – в газете.

Поди, в верхах кто кум, кто сват.

Из-за чего нехватки эти?

Кто в этом деле виноват?



* * *



Под сыпкий дождик монотонный,

Под вспышки влажных сигарет

Я говорил про оборонный

И наш прожиточный бюджет.

Как мог, я объяснить пытался

И про учёт, и про контроль;

Госплан, мол, крупно просчитался,

И вот теперь понять изволь...



* * *



– Всё так. А мне сдаётся: вроде,

Не в этом всё же корень зла.

Забыли власти о народе,

Вот и расклеились дела...

Он помолчал.

– Так кто ж любезно

Мне явит правду до конца?

Ведь, говорят, – она полезна,

Пусть даже –

тяжелей свинца...

* * *



К ненастью лужи пузырили,

Запрудив улицу и двор.

Мы сигареты докурили

И загасили разговор.



Я слушал пенный шум кювета,

Пригнувшись, словно под виной.

И дядя Гоша понял это.

– Пошли-ка дёрнем по одной...



* * *



А между тем, всего застолья

Привлёк вниманье мой отец.

Посыпав срез толчёной солью,

Он ел хрустящий огурец.

– Да что, давно твержу я Гоше:

Мол, не валял бы дурака.

При доме огород хороший,

Водопровод, – считай, река...

Бери! – я дам тебе рассады,

Сади ее да поливай,

А он одно своё: не надо,

Ему вино лишь подавай...



* * *

Но взял гармошку дядя Гоша,

Лады озвучил под слова:

— Меняй пластинку!

Так негоже.

Востри подошвы, родова!

И сквозь мотив гармошки венской

Вновь зазвенел рефрен хмельной:

– А ну давай, коль деревенский!

– А ну давай, коль городской!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ



* * *

А здесь всё так же, как когда-то,

Как будто я не уезжал.

Всё тот же грустный свет заката

Неярко стены освещал;

Кровать железную с периной

В холодном северном углу;

И на стене ковер старинный,

И коврик круглый на полу;

И тюль узорчатый у входа,

И лак клеёнки на столе;

И в толстых рамках над комодом

Четыре карточки в стекле.



* * *



И только новый телевизор

Всей броской сущностью своей

Стоял на тумбочке как вызов

Свидетелям минувших дней.

Да вот сестра — совсем невеста...

И грустно жалуется мать:

— Танюха тоже рвется с места,

В Москву поедет поступать...



* * *



Как радостно в душе!

Как тяжко!

Но свято эту боль терплю.

Душистый чай из давней чашки

В кругу семьи неспешно пью.

– Так сходим к Минину-меньшому?

Квартиру все же обещал... –

Отец по случаю такому

Нахмурил брови, помолчал.

– Не стоит. Если разобраться,

Здесь со старухой доживём.

Не надо, сынка, унижаться.

Уж больно муторно потом... –

Вздохнув, отец махнул рукою,

Опережая мой совет:

— Ты лучше мне скажи такое:

Домой-то тянет или нет?

– Да как не тянет...

– Тянет? Тот-то.

И я, бывает, не засну.

На третью соберусь охоту

Да в Минусу и загляну...



* * *



Он грусть свою сбивает смехом,

И чашка плещется в горсти.

– Ты не спеши обратно ехать,

На всю катушку погости.

Рыбалку на Муньках сварганим.

Хоть “Рыбнадзор” теперь и строг,

Да мы его опять обманем,

Возьмём маленько на пирог. –

И невдомёк за разговором

Отцу, что куплен уж билет

В обратный путь, и ехать скоро,

И сил – признаться в этом – нет.



* * *



В ту ночь мне снился сон забавный.

Как будто вспять мелькнула жизнь,

И мы своей ватагой славной

У водокачки собрались.

Столы сомкнули, и Аркашка,

Один из наших заводил,

По отпечатанной бумажке

С трибуны речь произносил:

— А ну, мальцы, кончайте каркать!

Крестьянская — она важней.

Другие все пойдут насмарку,

Поставь их только рядом с ней...



* * *



Но дед Андрей в минуту эту

Сердито встал из-за стола:

– А ведь на ней крестьян-то нету...

Хошь и Крестьянская она...

И вы, забывши о работе,

Исконной нашей, основной,

Недолго так-то наживёте,

Чтоб, как сегодня, — пир горой...



* * *



– А может, вправду, – молвил с болью

Отец, вмешавшись в разговор, –

Махнём рукою на застолье

Да в Минусу, в сосновый бор?

Перед деревней на опушке

Найдём местечко, где присесть,

Посмотрим молча на избушки

И жизнь припомним,

всю, как есть...



* * *



Вдруг в черной легковой машине,

С портфелем черным, словно ночь,

Остановился младший Минин:

– О чем дебаты? Чем помочь?

– Да вот, –

в сердцах сказал Аркашка, –

Крестьянская — она важней,

А этот вздорный старикашка

Такое каркает о ней...

– Крестьянская? С чего вы взяли? –

Из “эмки” слышится в ответ. –

Проспектом мы ее назвали,

Крестьянской уж в помине нет.



* * *



– Да как же так?! – гудит застолье,

Берёт начальство в оборот. –

А вы спросили нашу волю?

Опять забыли про народ?..



* * *



И мы бежим за “эмкой” чёрной,

И из кармана моего

Скользит билет, и я проворно

Хватаю в воздухе его.

“Проспект, – читаю, – Космонавтов”.

Проспект? При чем же тут проспект?

И звонкий гул аортных тактов,

И никакого смысла нет.



* * *



И в это время дядя Гоша

Гармонь разводит под слова:

— Меняй пластинку! Так негоже.

Нас вновь надули, родова!..



* * *



Я просыпаюсь как в тумане.

На стуле около меня

Висит пиджак.

Билет в кармане.

Еще гостить

четыре дня...

ЭПИЛОГ



* * *



Мы вместе вышли за ворота,

Отец и мать, сестра и я.

Свою резную позолоту

Уже теряли тополя.

И молчаливо, дом за домом

(Подумать, сохранились все!),

Тянулась улица знакомо

К предместным далям, к Минусе.

Она Крестьянской оставалась,

Ей званье новое не шло.

И сердце дрогнуло и сжалось,

И всё разжаться не могло.



* * *



Так что же встал ты, как споткнулся,

Крестьянской бывший гражданин?

Я отдышался. Обернулся.

– Ну ладно. Дальше я один...



Отец растерян, суетится,

Полез за мелочью: – Давай,

Бери, в дороге пригодится.

А если с нами что случится,

Уж ты не мешкай, приезжай...



Мать смотрит молча.

Взгляд скорбящий.

Сестра строга не по летам:

– И не ленись, пиши почаще,

А то молчишь годами там...



Порвать билет бы этот, что ли,

Ведь вот она – моя земля...

Но вновь ни силы нет, ни воли.

Там и работа, и семья...

Да и сбежишь ли в жизнь былую?

Она прошла, простыл и след...



Я обнимаю всех, целую.

Иду. Рукой машу в ответ.



Вот так. И не сгибаться. Прямо.

Унять биение в виске.



Не видеть, как слеза у мамы

Блестит в морщинках на щеке...



1982-2005 гг.

г. Екатеринбург.