Автор: Эллен Бали





Потустороннее в его полотнах возникает не только из-за скрытого символизма неподвижных фигур или странной роли котов, чья родословная восходит, конечно же, к китайской мифологии (о китайских мифах напоминают и другие персонажи бальтюсовской живописи, например, в “Большой композиции с вороном”, 1983—1986), но и благодаря особенностям письма — чуть размытым контурам и плотной, практически осязаемой атмосфере происходящего. Легкое марево, которое окутывает людей и предметы, заставляет вглядываться в них пристальнее, позволяя увидеть то, что ускользает от беглого взгляда. В этом внимании к форме мира, в споре с идеей Батая — “Взгляд на вещь, проникновение в нее разрушает ее” — есть что-то от наследия раннего Возрождения или сезанновского понимания искусства как “гармонии, параллельной природе”. Видимо, Бальтюс мог бы адресовать современной ему культуре слова Филиппа Жакоте о Пикассо: “Газеты ставят его рядом с Микеланджело, Гойей, Веласкесом, упуская из виду главное различие. Пикассо был, вероятно, по-своему гениален, но это гений эпохи, в сердцевине которой — пустота”.



Бальтюс своими работами словно соглашается: да, эпоху не выбирают. Но никто не обязывает тебя любить то время, куда ты вынужденно попадаешь. Можно и в нем оставаться верным тем пространствам, которые оказываются ближе, — Сиене эпохи кватроченто или японским островам. Можно, ощутив себя частью беспрерывной линии, связывающей столь разные эпохи, не доверять тому, как современность характеризует и оценивает сама себя. А ежедневно настаивать на том, что тебе в ней кажется важным.



***



с подтекстом

Фрейда

тревожно-эротичный

но притягательный и

симпатичный

тебя я вижу в зеркале

наполовину

ты улыбаешься из прошлого

невинно...