Автор: Сергей Шелковый





На улице Пушкинской







На улице Пушкинской - водоворотом торговля,

лотки да ларьки, кутерьма огурца-помидора.

И это похоже на некую рыбную ловлю,

где каждый берёт, что клюёт, без каприза-разбора.

На улице Пушкина, улице бывшей Немецкой,

студентки, сбежавшие с лекций, в упор волооки,

и отсветом зыбким от утренней казни стрелецкой

чернеют их волосы и розовеют их щёки.



Над улицей Пушкинской три с половиной десятка

несгинувших лет продолжают свеченье, витая.

И с "Белым" фугас веселей, чем эфирная ватка,

дурманит мозги и толкает к закуске "Минтая".

Вдоль улицы Пушкина прожито жизни две трети,

увы, небезгрешных, но всё-таки неповторимых.

И дети друзей повзрослели, и новые дети

смекают навскидку о числах - реальных и мнимых.



С яичного купола и кирпичей синагоги

она начинается, с бицепсов "Южгипрошахта".

А далее скорбно молчат лютеранские боги

над щебнем Хруща богохульного. С бухты-барахты

порушена-взорвана кирха на штрассе Немецкой,

и дом кагэбэшный, в дизайне коробки для спичек,

склепал на руинах обком - со всей дурью советской,

со всем прилежаньем сержантских малиновых лычек.



Но дальше, но больше - весь бодрый "бродвей" опуская,

все лавки, витрины и все заведенья с "Мартини",

все шпалы на выброс, все рельсы "пятёрки"-трамвая,

ведёт моя улица-цаца к светлыни-теплыни.

Всех ульев и лестниц метро - во спасение мало.

Седмицам и троицам брезжит просвет, но не тыщам -

здесь храм Усеченья Главы Иоанна Купалы

парит белизной по-над старым снесённым кладбищем -



крестильный мой храм. Как срослись имена в аннограмме!

Погосты, 2-ой и 13-ый, - связки и звенья.

В семейной ограде отцу и печальнице-маме

и к Пасхе цветы оставляю, и к датам рожденья.

Но здесь же легли, словно в Пушкинской строчке остались:

мудрец Потебня, Багалий, Пугачов, Чичибабин.

И, будто бы миром на сердце сменяя усталость,

смолкает над дальней могилой дьякон-Шаляпин...



На улице Пушкинской мы и пребудем вовеки -

не ямбом-хореем, так яблоком и хороводом!

Спешат молодые и радостные человеки

вдоль утра её, становясь предвечерним народом.

И пусть бы потом, в андерграунде, в метровокзале,

иль, может, на самой высотной небесной опушке,

две наши души, улыбаясь, друг другу сказали:

"Увидимся снова, как прежде, - в кофейне на Пушке..."