Автор: Константин Кебич





Мой дух созрел для чистых наслаждений

С безмолвною душой о тайном говорит

Исчезла муть страстей и морок наваждений

И в сердце трепетно огонь любви горит



Поэзия веков мне открывает выси

Нетленной Красотой и тайнами маня

И боги в небесах как звёзды собралися

И улыбаясь смотрят на меня.



Матиас



Приехал как-то в Таллинн я туристом.

"Шенгенку" взяв на целые три дня.

Дивился я тому, как всюду чисто,

И близко всё не так, как у меня.



Дома, как замки, ратуша седая,

Бойницы отражают Солнца свет.

Шумит Рийккёги в преньях заседаний,

Гнут правые своё, а левых - нет.



Здесь Мати Унт когда-то жил, и Крейцвальд,

"Калевипоэг" что запечатлил.

Здесь юденфрай был при фашистских немцах,

Что их народ советский разгромил.



Вот горельеф, на нём - стоит эсэсман,

Десницей стиснул "Шмайссер"- автомат.

И уж куда девался, - неизвестно,

Тот злополучный Бронзовый Солдат.



Кто не почил в АрхипелаГУЛАГе,

Тот Независимость добыл своей стране.

Колышет норд над славной Тынисмяги

Штандарты, где с коронами трёхлев.



Едва ли здесь я побываю боле!

Не накопить на визу за всю жизнь.

Но - для меня поёт сегодня Поле,

Что песнею прогнало коммунизм.



Стемнело. С моря бриз пахнул холодный.

Я в хостел шёл брусчатой мостовой,

Чужак, страны наследник инородной,

Союза уроженец...



И - что же? Словно в Андерсена скасске,

Забрёл во мгле неведомо куда.

Мне заблужденье было тут в развязке,

Сияла только в небесах звезда.



Закрыты двери у домов огрядных,

Нет телефона, хоть - куда звонить?

Повсюду те же чинность и порядок,

Что поколенья в них вложили жизнь.



"Ау! Ау! Прошли здесь где-то лю-у-ди!" -

Себя не помня, взвыл я Фарадой.

И вдруг - о чудо! Ни возьмись откуда,

Навстречу шёл мне парень молодой.



Пиджак на нём был лёгкий белоснежный,

С плеча свисала связка аксельбант.

Он подошёл и улыбнулся нежно,

Как будто был товарищ мне и брат.



Сошлись в пространстве наши параллели,

Как колея, идущая на Мост.

Растерянно пробормотал я: "Тере!",

Не зная сверх того и с Гулькин-Нос.



Фонарь зажёгся синим светом тусклый

Над улицей, где встретились мы с ним.

"Я заблудился здесь" - уже по-русски

Сказал я языком родным своим.



"Ты заблудился? Правда? Очень странно!" -

Лицом сама серьёзность, он сказал.

И из молчанья сизого тумана

Слегка блестели серые глаза.



Взошли на небосвод, сверкая, звёзды.

И как отсюда я теперь уйду?..

"Пойдём ко мне. Сегодня слишком поздно.

А поутру - к трамваю проведу".



Как странно мне, лишь Метерлинк бы понял,

В момент тот было, когда шёл вослед

Тому, кто был как ангел в небе горнем,

Что мне явился средь кромешных лет.



Мы молча шли кварталом за кварталом,

Что схожи были, словно близнецы.

Я думал, волочась за ним устало:

"А говорят, эстонцы - подлецы!.."



"Пришли" - сказал он мне, остановившись

У старого добротного крыльца.

Всех языков слова тут были лишни,

И подошёл бы только слог Отца.



Открыл он дверь ключом с резной бородкой,

Пред мной её со скрипом отворил.

"Свет не включай. Здесь нелады с проводкой" -

На чистом русском он проговорил.



"Вверх до конца, налево и направо.

Дверь у стены, она незаперта".

Шёл винтовой я лестницей коряво,

Во тьме не видя ровно ни черта.



Зажечь бы не мешало тут огниво,

Как жёг его в кино Олежек Даль.

Наверняка, по стенам здесь - картины,

Зовущие в неведомую даль...



Портреты кёнигов эстонских, знати прежней,

Придворных дам, вассалов, королев,

О коих память не сумел и Брежнев

Стереть, сменил которого трёхлев.



У двери я застыл, внутрь не решаясь

Зайти перед хозяином своим.

А он сказал негромко, улыбаясь:

"Входи...". И я вошёл туда за ним.



"Сейчас включу огни святого Эльма!" -

Он, усмехнувшись, чиркнул коробком, -

И свет лучины озарил мне келью,

Что сохранил потомкам старый дом.



Но удивленью - не было предела.

Кругом - последней техники слова:

Аргона лампа в потолке блестела,

Компьютеров стояло целых два.



К стене прикноплен, вымпел группы "Сконто"

Звал по-литовски в "Саюдис" вступать.

Обоев белый снег евроремонта,

И раскладная у окна кровать.



"Неужто свет, - спросил я, - отрубили?

Брат старший вновь натиснул на реле?"

"Да нет... Он есть... Но без него - так мило,

Как-будто мы одни на всей Земле!



Ты будешь пить?" - "А что?" - "Ликёр есть, бренди,

И "Чивас", и вермонт, и даже джин..."

Я как пират был с шлюпа "Свята Ведьма",

А он стоял пред мной, как Хокинс Джим.



Я вспомнил "Via Regia", Лансмяэ,

Те мызы, перелески и котов,

Он улыбался, словно Аасмяэ,

Я внутренне был ко всему готов.



"Читал однажды в книге я старинной, -

Её создал маститый твой земляк, -

Что лучше нету водки витаминной,

А нет её - что ж, подойдёт коньяк".



"Хм. Интересно. надо поискать мне...

Я в Турку брал, как помню, сувенир".

Я сел на бильце мягкое кровати,

А он - достал полштофа и открыл.



Две рюмки старых во мгновенье ока,

На скатерти поставлены, звеня,

Наполнясь до краёв слезою горькой,

Влились - одна в него, одна - в меня.



"Теперь рассказывай, откуда, кто ты?" -

Серьёзно он мне задал тут вопрос. -

"И как тебя в эстонские широты

Попутный ветер в город мой занёс?".



Чего таиться мне? Ему, как сыну,

Поведал я про шахты, байраки,

Про бедную вдовицу-Украину,

Где жил все эти годы нелегки.



Политики я избегал касаться,

И про историю - совсем не вспоминал.

Его прадед, быть может, дрался в "братьях",

А прадед мой их по лесам гонял.



"Украина?" - он удивился очень. -

"Знакомое названье для меня.

Деревня есть с таким названьем точно,

Что стала пеплом от войны огня".



Я вспомнил ту деревню Украина,

О ней я в третьем классе прочитал

В той книге, что вторая мать дарила,

О тех, Ивана подвиг кто приял.



"А ты?" - спросил я. - "Я - фотограф местный.

Снимаю свадьбы и похорона.

Работа не скажу, что интересна,

Зато мне денег платят до хрена.



Люблю ходить в театр наш знаменитый,

Купаться в море, плавать, загорать,

Бродить, камней разглядывая плиты,

У замков... Всё так просто не сказать...



Ты куришь?" - "Да". - "И я курю, но редко.

Сегодня - можно. Выйдем на балкон".

Рукою двинул он пустую клетку,

Где кто-то жил когда-то, невидом.



Туман пред нами завихрился хмуро.

Он, чиркнув спичкой, мне её поднёс.

Тянулся хлад с незыблемого Муру,

Что значило по-русски - "воды слёз".



Стояли мы, и дым вдыхали молча.

И вдруг из тьмы раздался чей-то крик.

Не по-эстонски, не по-русски, впрочем.

Я глянул вниз - внизу стоял старик.



"Ну как, ребята, уж достроен Таллинн?" -

Внезапно понял я его язык.

"Да нет, отец! Мы вообще развалим

Его, чтоб не звучал твой больше крик!".



"Ох, дети..." - буркнул он и растворился

В холодной мгле средь каменных домов.

Окурок струйкой дыма истончился,

Вернулись мы. Защёлкнулся засов.



"Ну, будем спать. Вставать нам завтра рано.

Ложись к стене, а рядом лягу я" -

Он на мгновенье улыбнулся странно.

Прошёл мороз по коже у меня.



Чернела ночь в окне, как в грубке уголь.

Сев на кровать, сказал он пару слов:

"Когда-то ночевал здесь Тихий Мюргель,

Принц Лихулы и дальних островов".



Я лёг. Он - рядом. Глаз сомкнуть не мог я.

Энергий били светлые поля.

Подушка согревала изголовье,

И чуть касался он плечом меня.



Не видел снов глухой я этой ночью.

Его дыханье слушал, затаясь.

Назло границам, визам, всяким прочим,

Со мною рядом был мой светлый князь.



А утром...

Мы молча встали, не смотря в глаза.

В молчанье закурили сигареты.

А за окном лила вовсю гроза.



"Пора в дорогу. Виза на исходе.

Пошли, проводишь, коли есть резон". -

"Конечно". Облачась по непогоде,

Занёс он надо мной свой чёрный зонт.



Ожили улицы, дождя приемля влагу.

Машины, люди, смех, улыбки, шум...

Мы в Кадриорге поклонились Флагу,

Исполнены своих неслышных дум.



Вот и трамвай вдали, за поворотом.

"Как звать тебя хоть?" - "Мати. Матиас".

В груди заныло сердце отчего-то.

Когда, в какой вновь свидимся мы час?



"Черкни свой телефон. Я эсэмэску

Тебе, доехав, напишу, что жив..."

Мне вспомнилась рассказка Ионэско,

Ох, Костя, равновесие держи!..



"Мобильного вовеки телефона

Я не имел. И мэйла тоже нет.

Живу, что та белёсая ворона,

Хоть мне уже почти что двадцать лет.



Лишь адрес дам тебе. Пиши мне письма.

Я буду ждать. И помнить про тебя".

Швырнул норд-ост на нас охапку листьев.

Ругнулся я сквозь зубы про-себя.



Сложил листок исписанный он вдвое,

Его я всунул в мятый ксивник свой.

Меня он тронул за плечо рукою,

Коснулся губ моих своей щекой.



"Не говори: "прощай", лишь - "до свиданья!",

Каким захочешь, языком скажи.

Я буду это помнить в ожиданьи,

Которое продлиться может - жизнь.



Я за тебя молиться буду в церкви,

И ставить свечи в здравие твоё..."

Стоял он, словно Матиуш тот Первый,

Вернувшийся из Треблинки кругов.



В карман он руку тут засунул нервно,

Монету вынул, десять старых крон.

"Держи", - сказал. - "Все перешли на евро.

И прошлое растаяло, как сон".



Я, чуть не плача, руку прочь за спину

Занёс, швырнул монету в тихий пруд.

"Примета есть. Вернусь, коль будут силы.

И, может, навсегда останусь тут.



Не забывай ты...

Ты спас мне жизнь, как рыцарь, как святой!

И днём, и ночью жду тебя я в гости!.."

Трамвая дверь захлопнулась за мной.



Гремел трамвай среди страны развалин,

Меня и Мати выпустившей в свет.

Со мной прощался мудрый Vana Tallinn,

И знал я, что назад дороги - нет.



Весь самолёт рыдал я, губы грыз я,

И Бога, слёзы сквозь, благодарил,

Что мне помог пройти мытарства визы,

И, как награду, - встречу подарил.



Летели облака в холодном ветре,

Квадратами поля испещрены...

Где, на какой версте иль километре

Опять друг друга встретим снова мы?..



Сошёл в Жулянах я с воздушной лодки,

В генделик первый-встречный побежал,

Купил бутыль палёной русской водки,

И залпом выпил. И не заедал.



Мне было плохо так, как niedze przezde.

С Патона в Днепр я броситься хотел...

Но вспомнились мне белые одежды,

И словно тихий ангел пролетел.



Я улыбнулся, слёзы утирая,

И рассмеялся. Солнышко взошло.

Коль здесь не встретимся, пускай тогда хоть в Рае

Нам снова будет с ним вдвоём тепло!



Свой взгляд я обратил на север-запад,

Тринадцать румбов ветра перечёл.

И появилась мысль о светлом завтра,

И застучало сердце горячо.



Так ликовал, наверное, Шевченко,

Когда ягнята пас в тринадцать год.

"Да брось ты! Ну подумай хорошенько!

Ведь он тебя теперь там вправду ждёт!"



И в поезде я трясся восемь восемь,

Столбы километровые считал,

Достал тот лист. И ровный чёткий почерк,

Глазам своим не веря, прочитал:



" . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . ".



Я понял всё. И, позабыв про отдых,

Я сел в купе, последнем и пустом,

Достал блокнот свой с тризубом "Свободы",

И вырвал белый из него листок.



Писал, забыв про языковых правил,

Причастий, видов, чисел и родов.

И бросил лист тот в Киевской Полтаве,

В конверте с "25 ЧАЭС годов".



Скурил я за ночь пачки три "Памира".

Не мог уснуть опять, огнём горя.

Вставал рассвет над этой частью мира.

Синь золотая полнила заря.



Изрезал я ножом вагонный столик,

Две буквы резал рядом: "М" и "К".

"Азарову щелбан продует поляк!

Мы встретимся, - я знал, - наверняка!"



Я смог уснуть лишь в кособокой хате,

Домой когда добрался, чуть живой.

И снился мне всю ночь весёлый Мати.

И по-эстонски говорил со мной.



11-12.7.2011

"Чайка"