Автор: Лиля Синдаловская-Гафт





Кесарево сечение пятидесятилетней давности рассекло жизнь старухи на два этапа.

Старой девы и старо родившей матери.



Отец ребёнка, геолог, соскучившийся за долгий полевой сезон по женскому телу, как-то забрёл в посёлок и переспал с первой неотталкивающей бабой.

Не спросив ни её имени, ни назвав своего.



Будет у меня доченька! – обнаружив задержку, радовалась будущая мать.

Родить от геолога считалось в посёлке почётным, и на беременную смотрели с завистью.

От сглаза сорокалетняя баба носила в лифчике булавку, и каждое утро проверяла, на месте ли та.



На ещё не родившегося ребёнка уже возлагались большие планы – Быть надёжной опорой родительнице на старости лет.



Девочка родилась с изъяном – заячьей губой.



Мать сначала расстроилась, что в неё и дочку будут тыкать пальцами и дразнить, а потом обрадовалась, что такую замуж никто не возьмёт, и, значит, будет у неё всегда под рукой.



В пятнадцать лет девчонка нашла себе слепого и ушла к нему жить.



Была она со слепым всегда начеку. И когда слепой плотоядно ощупывал её нежное девичье лицо, прятала верхнюю губу под пухлой нижней так, чтобы изъян был минимальным.



Но однажды, разомлев от ласк, она расслабилась, и изъян оказался налицо.

Руки сожителя застыли на постылом месте в недоумении...



Мать, которой шёл шестой десяток, возвращению дочери обрадовалась.



Через десять лет дочь привыкла к тому, что её матери постоянно от неё что-то требовалось.



Но чаще всего старуха нуждалась в руке.

То дай руку – мне надо встать, то дай руку – мне надо сесть, то дай руку – мне надо дойти...



Старуха сгорбилась, еле передвигала ногами, теряла равновесие и кляла жизнь, цепляясь за неё, тем не менее, звериной хваткой.



Дочь мать не любила. Но нелюбовь была какой-то апатичной.

Что её действительно доставало, так это прикосновения старческой узловатой костлявой руки к её аристократическим длинным пальцам.



А прикосновения становились всё чаще.



Теперь, даже лёжа в постели, мать пыталась вцепиться в дочернюю руку и, как можно дольше, не выпускать из своей.

Лишь тогда, – объясняла старуха, – наступал для неё долгожданный покой.



Отвращение к прикосновениям достигло такой силы, что дочь, обивая пороги всевозможных мыслимых и немыслимых инстанций, выхлопотала для матери сначала «ходунок», а потом инвалидное кресло.



И наотрез отказалась давать свою руку.



Теперь старуха, которой исполнилось девяносто лет, передвигалась по квартире в кресле на колёсиках, но от мысли владеть дочерней рукой не отказалась.



В восемь утра в поселковом отделении милиции раздался телефонный звонок, и сержант, снявший трубку, услышал сбивчивый голос.



Голос сообщал, что по такому-то адресу на лестничной площадке давно стоит странный сильный запах.



Прибывший наряд позвонил в дверь квартиры.

Безрезультатно. Дверь пришлось взломать.



За столом на кухне, неуклюже свесившись, сидел труп пятидесятилетней женщины.

Перед ней стоял пустой стакан и картонная коробка с остатками молока.



Цепко держа умершую за руку, рядом в инвалидном кресле, абсолютно прямо, сидела старуха.

Безмятежно улыбаясь...



Через неделю в местной газете в рубрике «Криминальная хроника» появилась маленькая заметка гласившая – Следствием установлено, что гражданка N была отравлена своей матерью.

Мотив преступления выяснить не удалось.