Автор: Александр Горшенков





Чёрт возьми! Начинает темнеть

густою и тёплою тьмой.

Однако, пойду к электричке, ведь мне

давно бы пора поспешить домой.



Неплохо, конечно, глядя во тьму

гулять себе да гулять. Это не хитро

в такую вот благодать и одному.

Но – не всю ночь же вымеривать Дмитров.



Иду теперь мимо кинотеатра,

откуда стекает вечерний сеанс.

На лицах у зрителей последние кадры

и экранных событий транс.



Обнявшись, пары идут из кино.

Девушки шепчут: «Ах, как прелестно…

Смотри-ка, уже темно…»



Как вдруг

город встряхнулся, оживший,

встряхнулся, покоем своим разозлённый;

то ли мою фантазию расшевеливший,

то ли моей фантазией расшевелённый.



И тут

такая во тьме заварилась каша,

такой полез хаос из всех щелей.

Тихо – цветочные газоны

глаза цветов закрыли сонно.

С фонтана вода ниспала

и тёмным свернулась клубком.

Остролобые столбы

ловят густеющую тьму

сетями проводов,

сигналя

загорающимися там и сям

лампочками.

На тротуарах

подстриженные деревья

скачут друг за дружкой,

похожи в ощипанном пуху

на страусов.

Скребут пупырчатыми

побеленными ногами.

Шершавые заборы из серых досок

топорщат плечи

от заноз.

Переполненные урны

в заборной тени

сплёвывают,

сипя прокуренным духом,

окурки.

Перепутанный с тенями свет

тянется из центра.

От красных светореклам

растекается в ночь помада

и жарко дышит,

отделившись

нимбо-спиральным свеченьем.

Витрины с полуприкрытыми веками тентов

тускло щурят

выставленные вещицы.

Любопытно смотреть

на гипсовые манекены у края витрин,

на это промежуточное звено сознанья

между камнем и чурбаном.

Облекшееся в выхолощенную

человеческую форму.

Но и они томятся под жёлтым светом.

Газировочный автомат

с растянутыми полосками

узких стальных губ

медленно вращает гранёный

стакан.

И как сверло дантиста

звенит по зубу тоненький

лучик,

светящийся с неба,

или с окон.

Телефонные будки

чутко задремали

как солдаты на посту.

И дремлют стоя, прислонившись щекою

к сложенной ладонями трубке.

Может, кому понадобится

позвонить,

скажем,

вот в эти многоэтажные зданья.

Здания

от вечернечайного благодушия

у голубого экрана

радостно просвечены насквозь.

Над городом на льдину ночи

дождь вскарабкался как морж,

скаля длинные струй зубища,

топорща пушистые брызг усища,

клыкасто растекается ручьями.



Послушайте!

Сидящие по квартирам

и под деревьями целующиеся жадно.

Ведь небо нависло угрюмым врагом.

Что делать, если единственно надо мною

оно вознеслось громадным

подкованным звёздами сапогом!



Но чувствую я, как и сам разбухаю

на травах и звёзд этой ночи дрожжах.

Глянул под ноги – высота такая,

что даже сам удивился – ах!



Ничего, что всё это фантазии,

которые гаснут за моею спиной.

Когда шёл и смотрел я на город, разве

не был город иной?



В том-то и дело, что был, заверяю,

всё было так, как я описал:

и город, и ночь эта тёпло-сырая,

и грозно сверкали вослед небеса.



А вот и вокзал. Шумит он и тычется.

Поезд издал торопящий вой.

И город сзади горит электрической

шарообразною головой.





1980