Автор: Евгений Глобенко





Мир ослепил меня оранжевым закатным блеском, августовским полуденным зноем, высоким тревожным тополиным шелестом, криками ночных птиц. В первые часы и дни своего земного заточения я издавал протяжные крики, утверждаясь в самом себе. Меня пеленали в нечто серое шинельное, но не жесткое, и, превращенный в кокон, в тени старой вишни, я отбивался от мух частыми содроганиями немощного тела. Окружаемое не казалось опрокинутым, я понимал каждое произнесенное слово, боль и страх отсутствовали. Иногда, попадая в нестандартную ситуацию, мы думаем, что все это уже было, и отчетливо видим по- следующий виток развития. Возьмите камушек или монетку и недалеко бросьте. Еще до того, как они упадут, вы точно определите и увидите место их падения. Это знание длится доли секунды. Родившийся человек – тот же камушек, брошенный рукой неумолимого рока по воле Творца Всего Сущего, и траектория судьбы прочитывается младенцем, но редко у кого фиксируется в сознании. Смех и плач ребенка необъяснимы. Детскому сознанию приоткрываются тайны. Вспомним у Блока:

Причастный тайнам, плакал ребенок О том, что никто не придет назад.



***

Отделившись от шаткого табурета, я сделал первые шаги. Мать, тетушки, бабка Настя не заметили моих первых шагов. Они увидели меня спокойно стоящим посреди хаты на светло-охровом глиняном поду. Они немедленно потребовали от меня дальнейшего продвижения, и я действительно сделал еще несколько шагов и вцепился руками в широкую длинную скамью, стоящую вдоль стены под маленькими, глядящими на восток окнами. Мне потом скажут, что в девять месяцев и десять дней я сделал первые шаги и не упал. Так будет не всегда. Падения и сердечная аритмия только слегка оттенят прошедшее время. Торжество преодоления темнеющей вдали полоска угрожающего леса призывает не к осознанию пережитого, а к обозрению горизонта, отраженного в зеркалах весенних вод и плащаницах зим- них, полей.



***

Хата – не дом. Хата и есть хата – соломенная крыша, побеленные стены, точь-в-точь как на картинках Тараса Григорьевича Шевченко. В сороковые, пятидесятые годы двадцатого века хаты на Украине еще сохранялись на хуторах и на окраинах небольших городов. В детстве соломенная крыша казалась мне очень ненадежной. Я боялся, что наша хата когда-нибудь сгорит от случайного огня или промокнет и завалится от большого дождя. Ничего этого не случилось, но во сне я часто тушил воспламеняющуюся в разных местах соломенную крышу.



***

Голод на Украине длился не один год. Поумерло много людей. Я ел лебеду и выжил. Кривые тоненькие ножки, вздутый рахитный живот, бесконечные кровяные поносы, но я выжил. Когда голод пошел на убыль, некая Дуня, живущая за огородами в землянке, и ее сын Еся брали меня с собой, и мы ходили но поселку, выпрашивая хлеб. Это называлось – «ходить за кусками».



Вскоре я знал каждый дом во всей округе, но пода- вали крайне редко. В основном вареный картофель или лепешки непонятного содержания. Были дома, к которым мы не подходили – там никогда ничего не давали. Мы обычно становились у окон и молитвенно пели. Запомнился один случай. Не знаю, почему я подошел к дому, который мы обычно обходили, и постучал в за- крытую ставню. Вышла высокая женщина. Ее волосы были заплетены в тугую косу, лежащую кругами на красивой высоко поднятой голове. Ничего не говоря, она дала мне большую корку хлеба. Это была верхняя часть не домашнего, а казенного хлеба, который раз в несколько суток продавался в продмаге и за которым выстраивались неимоверные очереди, выстоять в таких очередях было крайне трудно. Привозили хлеб после обеда и давали в руки по одной буханке, строго соблюдая вес. Иногда давался привесок или, наоборот, – срезался угол. В первом случае радость, потому что привесок тут же съедался. Корку казенного хлеба, данную мне доброй женщиной, я спрятал в хате над входной дверью, а сестра видела и забрала мое сокровище. У меня не было желания есть эту корку одному, мне вообще не хотелось ее есть, чтобы не нарушать цельности. Когда я обнаружил исчезновение моего клада, то подумал, что его похитили птицы. Не знаю, почему я так подумал. Сестра через много лет рассказывала об этой корке и всегда плакала.



***

Вторично я увидел ее лет через пять. Наша бабушка Настя неожиданно заболела и слегла, мы сидим на лежанке и плачем от страшного горя, вдруг открывается дверь и входит та самая женщина, что дала мне целую корку хлеба. Я ее узнал сразу – большие карие глаза, так же свернутая кругами коса, только немного поседевшая.



Женщина успокоила нас, ревущих, достала из небольшого кожаного чемоданчика бутылку с лекарством и сказала, что бабушка поправится. Бабушкину болезнь она знала ранее. Бабушка выпила лекарство и спала почти двое суток. Проснувшись, она сразу же пошла на огород что-то пропалывать и этой болезнью больше не болела.



***

Женщина, излечившая бабку Настю, жила одна. Ранее она работала в психиатрической больнице. В молодости у нее случилась какая-то семейная трагедия, о которой знали немногие. Бабушка Настя лежала в психиатрической больнице, когда на фронте погибли ее два сына, а третий пропал без вести. Тогда эта женщина спасла ее. Она дала ей какое-то сильнодействующее лекарство и попросила одного офицера, если бабушка не проснется через сорок восемь часов, разбудить ее выстрелом из пистолета. Выстрел прозвучал. Бабка Настя проснулась, она почти разучилась читать и писать, но память сохранилась полностью. Гадалка ей нагадает, что пропавший без вести сын жив и что он обнаружится сразу же после ее смерти. В действительности так и произошло. Глобенко Алексей Трофимович – бывший политрук приехал в поселок Талалаевка после смерти нашей незабвенно любимой бабушки Насти.



***

Отца я никогда не знал, и мать никогда не говорила мне о нем. Больше всех на свете любил бабку Настю, которая выходила и вынянчила меня. Мать, Глобенко Татьяна Трофимовна, часто ездила по городам в поисках пропитания, что-то выменивала, что-то продавала. Ездили тогда, как правило, на крышах вагонов с узлами и мешками. Бояться приходилось и милицию, и воров, и всяких мошенников и аферистов.



***

Когда мне было четыре года, меня переехала большая телега, на которой везли сено. Я сидел посреди дороги и что-то строил в дорожкой пыли, когда увидел надвигающихся лошадей, отчетливо помню копыта, осторожно проплывшие надо мной. Когда я лежал без сознания в кроватке, которую накрыли марлей от назойливых мух, моя душа отделилась от тела – я видел самого себя со стороны, крохотного, бледного. Тетка Нина лежала на погребе и билась в припадке – думала, что я умру. Ее утешали, говорили, что если Богу угодно, то выживу. Я поправился, и каждую ночь вместо сновидений мне являлся Николай Угодник в окружении сонма святых. Николая Угодника я хорошо знал по стоящей в углу иконе. *** В школе, начиная с первого класса, я никогда ничего не учил – все запоминал на уроках. Очень не любил математику, зато перечитал всю районную библиотеку, которая была достаточно обширной. На экзаменах отвечал на все вопросы без волнения и основательно, чем многих удивил. Троек же все равно наставили, и классная руководительница Вера Михайловна Гвоздецкая не смогла меня защитить – она верила в мои знания, но ей никто не верил.



***

В местном клубе выступал приезжий скрипач. Скрипичная музыка (этюды Паганини и полонез Огинского) буквально потрясла меня, возможно, только детская душа способна на такое восприятие. Это был самый настоящий оргазм души – слияние с природой божественной гармонии, красоты и вечности.



Мне захотелось стать музыкантом, и моя мечта сбудется. Перед призывом в армию я поступил на девятимесячные курсы дирижеров-хормейстеров при Азовской музыкальной школе. Директор этого заведения не обнаружил у меня особых музыкальных способностей, но все же зачислил в какую-то группу. Все курсанты играли на многих музыкальных инструментах, чего нельзя было сказать обо мне. Огромное желание и ежедневные занятия по 12–14 часов в сутки дали свои результаты. За девять месяцев я освоил пятигодичный цикл обучения по классу баяна. Многим в этом успехе я обязан замечательной учительнице по музыке Светлане Александровне Урвачевой.



***

После окончания восьмилетки я уехал в Ростов- скую область к своей матери и сестре, которые переехали туда ранее. Окончил заочно среднюю школу, работал на самых разных сельских работах, как уже было упомянуто, окончил почти с отличием курсы дирижеров-хормейстеров при Азовской музыкальной школе, немного поработал в Доме культуры и ушел в армию. Служил в Прибалтике в ракетных войсках в батальоне связи. Потом жил и работал в Ростове-на- Дону. В 1971 году приехал в Москву, где живу и по- ныне.