Автор: Петр Шмаков





Вот я, такой смешной и плачущий,

и в мире ничего не значащий,

сейчас за воздух ухвачусь

и в небо чёрное с разбегу

вкачусь по медленному снегу

и с ветром вместе заверчусь.

Времён ушедших пляшут тени

и я от пустоты, от лени

станцую с ними, научусь

свободе снов и отражений.



Я наверстаю все года,

в которые боялся пикнуть,

боялся к широте приникнуть

и кровь впиталась, как вода,

в пески пустынь. Но вот возникнет

сей миг в них марево, мираж

и затвердеет в осязанье.

Ведь всё равно обман – сознанье.

Сознанье лишь тюрьма, лишь страж,

лишь пустота и увяданье.



А я за воздух ухвачусь

и в чёрный зрак ночного Бога

протиснусь, не стесняясь слога.

Уже взлетел и к звёздам мчусь.



Не важно что зовётся Богом.

В моём мирке, от льда отлогом,

скользящем, замершем в снегу,

от нескладухи злом, убогом,

лишь в космос я и убегу.



Лишь вверх дорога мне открыта,

по сторонам зима и льды.

Спасибо предкам за труды –

сто тысяч лет в земле зарыты,



чтоб я смешной и неприкаянный

за воздух полночи отчаянно

цеплялся, словно за соломинку,

мелькающую в чёрной проруби,

и набивал себе оскомину

попытками исчезнуть в мареве

стихов неясного мне качества.

Их полагаю за чудачество,

себя же – бульбой в этом вареве.



Пузырь я, воздухом наполненный,

а воздух с воздухом братается

январскою порой просоленной.

Соль по дорогам рассыпается,

замедлить чтоб вперёд скольжение,

уменьшить праздное брожение.

И соль слезами наполняется,

снег тает, соль в нём растворяется

и плачет мир, тоскует, мается.



А в нём и я, смешной и плачущий,

из слов сих, ничего не значащих,

узоры вышиваю многие.

Созвездия мерцают строгие

и дни вращаются убогие,

как мыльный вар в машине прачечной.